Питомец и его мир

— Багги, завтрак! — позвала я в семь утра, как обычно. Тишина. В доме было тихо, а должен был раздаваться топот лап по коридору. Багги всегда прибегала на кухню первой — ещё до того, как я успевала открыть банку с кормом. Я прошла в гостиную. Она лежала на своей подстилке у окна, не поднимая головы. Рыжая шерсть слиплась, глаза полузакрыты. Дышала поверхностно, через нос. — Что случилось, девочка? Обычно Багги встречала меня радостным повизгиванием и попыткой лизнуть в лицо. Сейчас только хвост дрогнул — еле заметно...

Он поставил переноску на пол и просто сказал: — Познакомься. Это Марта. Я сначала даже не поняла. Мы с ним не обсуждали никакую собаку. Я вообще-то боялась собак — после случая в детстве, когда соседский пес кинулся на меня. Да и Марта, как оказалось, была не плюшевым комочком, а полугодовалой овчаркой. Живой, лохматой, с огромными лапами и тяжёлым дыханием. — Ты же говорила, что дома тебе одной тяжело. Вот. Теперь вы будете вдвоём, — он улыбнулся. — Я подумал, тебе так будет легче, пока меня нет...

Когда мне исполнилось пятьдесят восемь, я вдруг ясно почувствовала — жизнь перешла на другую сторону холма. Не скажу, что стало хуже, нет. Просто по-другому. С утра — скованность в колене, в аптеке — скидки «для пенсионеров», в зеркале — лицо матери. Колено болело особенно по утрам и вечером. Днём я как-то отвлекалась, а вот ночью — ни повернуться, ни уснуть. Доктор говорил: возрастное. Что ж, значит, пора учиться жить с этим. В те дни я часто думала, что в доме не хватает голоса. Сначала ушёл муж — не в плохом смысле, просто мы разошлись...

Я всегда была осторожной. Не пугливой, нет. Просто жизнь уже научила. После пятидесяти по-другому начинаешь смотреть под ноги. Каждая ступенька — враг. Каждый ледяной комочек — испытание. А уж если живёшь одна, без мужа, без крепкого плеча рядом — так и вовсе начинаешь всё рассчитывать заранее: как пойдёшь, где обопрёшься, чем дверь откроешь, если руки заняты. Кто не падал — тот не поймёт. А я однажды в молодости упала с лестницы. Так и помню этот глухой звук — хрясь! — и месяц в гипсе. После этого у меня будто вшилось в подкорку: «Смотри под ноги»...