🤔Яко с нами Бог! Все для Победы!: 📝Высокопоставленный чиновник из СССР решил посмеяться над афонским затворником. Но старец прервал 15-летний обет молчания, чтобы сказать ему всего несколько слов, которые навсегда изменили его жизнь. На Афон он плыл не молиться. Аркадий Петрович Воронов, человек в дорогом заграничном костюме, видный работник одного из идеологических ведомств, плыл на Святую Гору, как в этнографический музей. В середине шестидесятых это было делом почти неслыханным, но ему, в составе «культурной делегации», дозволили. И была у него одна, им самим выдуманная, потеха — поглядеть на настоящего «мракобеса», отшельника-безмолвника. Капитан небольшого катера, грек Янис, пропахший солью и дешёвым табаком, с уважительным трепетом рассказывал: — Пятнадцать лет, кириос Воронов, пятнадцать лет ни звука. Отец Феофан. Он дал обет за мир, чтобы не было больше войны. Только Иисусова молитва в уме, а на устах — печать. Аркадий Петрович хмыкал, глядя на бирюзовую воду Эгейского моря. «За мир он молчит... А мы ракеты строим, вот что за мир. Дикари». Келья отца Феофана была высоко на склоне, прилепленная к скале, как гнездо орлана. Пока поднимались по стёртым каменным ступеням, партийный работник задыхался — не столько от крутизны, сколько от внутреннего раздражения. Всё здесь было ему чуждо: запах кипарисов и ладана, вековая тишина, которую не нарушал даже крик чаек. Это была тишина иного порядка, густая, осмысленная. Тишина, которая его, привыкшего к гулу заседаний и треску телефонных аппаратов, судила. Внутри кельи царил полумрак. Голая каменная кладка, узкая лежанка, аналой с почерневшей от времени иконой. И он сам — отец Феофан. Воронов ожидал увидеть немощного, забитого старика, а увидел будто ссохшийся корень древнего дерева. Невысокий, с прозрачной кожей на скулах и длинной бородой, белой, как горный снег. Он сидел на низкой скамеечке, перебирая чётки, и глаз не поднимал. Казалось, он не дышал, а само время огибало его стороной. — Ну, здравствуй, отец! — нарочито бодро и громко начал Воронов, чувствуя, как скрип его дорогого пиджака оскверняет эту святыню молчания. — Гость к тебе из самой Москвы! Из будущего, можно сказать. А ты всё тут сидишь, в прошлом веке. Может, папироску? «Беломорканал»! Символ великих строек! Отшельник не шелохнулся. Его пальцы продолжали свой неспешный путь по узелкам чёток. Воронов распалялся всё больше. Это молчание было для него вызовом, пощёчиной всей его картине мира, где всё можно объяснить, разложить по полочкам и заклеймить. Он ходил по крохотной келье, почти задевая старца плечом. — Что, и вправду молчишь? А мы вот говорим. И не просто говорим — мы мир перестраиваем! Газеты, радио, съезды! Мы нового человека создаём! А ты чего создал, а? Паутину по углам? Янис-капитан, стоявший у входа, тихонько крестился и бледнел, но вмешиваться не смел. Аркадий Петрович уже упивался собственным цинизмом. Он наклонился к самому уху старца, обдав его запахом одеколона и самодовольства: — Слушай, старик, я тебе тайну открою. Бога-то нет. Мы проверили. В космос летали — не видели. Так что зря стараешься. Кончай свой цирк. Скажи хоть слово, а? Ну? И в этот момент случилось то, чего не ждал никто. Пальцы отшельника замерли. Он медленно, будто преодолевая толщу воды, поднял голову. И Аркадий Петрович утонул. Он утонул в этих глазах. В них не было ни гнева, ни осуждения. В них была такая бездонная, такая древняя скорбь и любовь, что у Воронова на миг перехватило дыхание. Губы старца, не знавшие слов пятнадцать лет, с трудом разлепились. И он произнёс, тихо, но так отчётливо, что, казалось, зазвенели камни кельи: — Не Аркадий ты… Михаил. Воронов вздрогнул, как от удара. Михаилом его крестили в детстве, в разорённой послереволюционной церкви. Об этом не знал никто. Он сам вытравил это имя из памяти калёным железом, как постыдное клеймо. А старец продолжал, глядя не на него, а будто сквозь него, в страшный, запертый на все замки чулан его души: — Зачем же ты на Димитрия написал, Михаил? В тридцать седьмом… Он же другом тебе был. Продолжение⤵️
2 месяца назад