Мара Грей

Владивосток просыпался в дымке. Ещё тёплое, по-летнему щедрое солнце пробивалось сквозь утренний туман, который лениво цеплялся за склоны сопок и мачты кораблей в бухте Золотой Рог. А город в этот час был полон особого, знакомого с детства волнения. По улицам, бегущим вниз к морю и взбирающимся вверх, спешили самые нарядные жители — с огромными букетами гладиолусов и астр, с новенькими ранцами за спиной. Их банты трепетали на влажном тихоокеанском ветру, а туфельки отбивали чёткий, праздничный ритм...

Над бухтой Золотой Рог, где чайки вьются над волнами, стоит «девочка» — Золотой мост. Его V-образные пилоны, похожие на фату невесты, взметнулись на 226 метров, а ванты, словно нити жемчуга, сплетаются в веер над пролётом в 737 метров. Когда-то здесь кипели страсти: инженеры XIX века мечтали о переправе, но войны и революции хоронили планы в чертежах. Даже Хрущёв, вдохновлённый Сан-Франциско, не смог его построить. Лишь к 2012 году, к саммиту АТЭС, мост ожил — но не для пешеходов. Сегодня по нему...

Покровский парк во Владивостоке — это не просто аллеи и скамейки. Это место памяти, затянувшее раны времени мягким зеленым покрывалом. Воздух здесь всегда чуть плотнее, насыщеннее. Не только запахом хвои, морского ветра и влажной земли после дождя, но и тихим дыханием прошлого. Когда-то здесь, под сенью тех же вековых деревьев (или, быть может, их предков), стояли кресты и памятники старого городского кладбища. 1935 год стер видимые следы, но не стер ощущение. Земля помнит. И парк, выросший позже...

Тишина над озером Мэйху была особенной. Не мертвой, а... выжидающей. Воздух, густой от предрассветной влаги и сладковатого аромата, который еще только готовился раскрыться, вибрировал, как натянутая струна. Старый Ли, чьи кости помнили каждый изгиб берега, стоял в своей лодчонке, уперев шест в ил. Он знал: сегодня. Лотосы цвели раз в году, но не просто цвели. Они пробуждались. И с ними пробуждалось что-то еще. Первые лучи солнца, жидкое золото, коснулись воды. И будто по незримой команде, огромные бутоны, темно-розовые, почти пурпурные, задрожали...

2 июля город гудел, как перегретый двигатель «Мазды» на подъёме к Орлиной. Фейерверки рвались над бухтой, а где-то на Корабельной набережной пьяный матрос орал: С Днём города, чёрт возьми! Я шла по Светланской, жмурясь от неоновых вывесок. Ветер с залива швырял под ноги обёртки от «Приморских конфет» и билеты на фуникулёр. Вдруг — скрип.   Старая чугунная решётка у дома Элеоноры Прей дрогнула. Оттуда вынырнула тень в потрёпанной фуражке морского офицера.   — Вы… призрак? — спросила я, не веря себе...