Кира Р.

Здравствуйте, Монсеньор. С моей стороны бестактно Вам писать, но понимаете, не описать словами, как я боюсь опоздать, не успеть, не смочь. Впрочем, война ещё не окончена, и жена чужеземного короля имеет право отправить письмо союзнику. Это узнику нельзя передавать послания, понимаете, когда Вы были в заключении, мы могли лишь молиться, злиться, ненавидеть тех, кто Вас держал в темнице. Теперь всё иначе, да и те мерзавцы уже мертвы, а новых Вы обязательно ещё убьёте. И это правильно. Монсеньор, спасибо за всё, что Вы делаете для наш...

Милый Топтышка, уже шесть лет я человек. Короче, чем наш их век, впрочем, мой славный мишка, мы умираем иначе. Лучшие из нас - веками сидят в витринах и сундуках, живут в музеях, на даче. Остальные пропадают на свалках, сгорают в печах. Лучшие же из них - себя сжигают сами. Но между нами, любой огонь лучше чулана, в котором я провела последние десять лет. Тебе хорошо - ты то сидел на полке. И до сих пор сидишь. Прошу, слишком строго меня не суди. В груди слышу неровный стук. Я долго училась писать...

Взрослые дети не терпят советов, готовых ответов: Любых. С кем дружить. Как жить. Что готовить на ужин. Сколько солить обед. Свои ошибки они набьют сами, не поверят тем, что сделаны вами. Взрослым чадам не кричат "осторожно". Не заметить - вот это можно, когда они обожгутся, но не заплачут. Не нужно учить их воспитывать детей, любить, кормить, не бросать жён слэш мужей. Взрослому ребёнку не надо сувать вешалку в руки, чтобы он по науке повесил на неё - джемпер, а на ней - свой уклад жизни, свои привычки, свой распорядок дня...

... А знаешь что? Лето всё таки было прекрасным. Напоённое светом, укутанное маревом жарким, одетое в запах помидоров атласных и лилий, ни капельки не стыдливых - страстных. Наверное, могло бы быть и по другому, но не лучше ли вдохнуть, задержать в себе - зелёные, душистые, такие живие дни. Взгляни, мы проделали огромную работу. Мы сделали это место совсем нашим. Принесли сюда красоту, о которой и не мечталось. Настоящую падающую звезду я увидела лишь этим августом. Не успела загадать желание -...

За круглым столом на светленькой кухне - папа, дочка. Мама держит в руках малютку сыночка. Все смеются. Скатерть подходит к тарелкам, тарелки к чашкам. Стильно. И рубашки не мнутся и посуда моется в тот же день. Стерильно. В этом доме, наверное, люди смеются чаще, чем повышают голос. Семья - из рекламы джема. Кричит этикетка: огромное счастье - быть не одной/ одному, когда кто то берёт за запястье, говорит "Всё хорошо". Только проходит время. Понимаешь, та реклама - рафинад, картон. Жизнь гораздо сложнее...

Зима, как всегда, пришла внезапно, а ты не успел купить пуховик. В горло открытое резкий ветер швыряет снег горстями, заставляя  прикрываться ладонями. А внутри замерзает голос, живой и звонкий, в один миг. Будто родник, бегущий куда то, чтобы звучать и жить, зимой скован льдом, не освободишь его до апреля, сколько ни царапай холод сломанными ногтями. Дом. Занесён снегом, кажется, будто укрыться негде. Будто теплу уже не вернуться. И долгими северными ночами остается только вспоминать лето, палящее где то, но не здесь, где ванна становится спасительным ковчегом от внезапно пришедшей зимы...

Расскажи мне, моряк, о спящей под снегом пустынной равнине (ей снится весна, нива, капель, обвитый солнцем апрель). Расскажи о высокой печальной калине, растущей у дома с резным крыльцом (там ждет тебя дева - руса коса, с румяным лицом, вечерами плачет голубыми глазами). Они - твой маяк, среди рифов, прикрытых волнами. Среди красок заморских, слов, въевшихся в кровь, на наречье чужом. Слов не сходящих с твоего языка. Но в душе... Ты стоишь у одетого в иней окна, на плече той, что ждет, держишь руку, смотришь в осколки неба, не агата...

Сумрак ночной уходит. Зелёное море. Синий бумажный фонарик, укутанный пеленой, звенит. Шумный, пушистый шарик мчит. Капли жидкого хрусталя - всего лишь роса, скользят по травам - яшме и изумрудам. Горизонт горит. И до него, до самого края, поле. Ветер. Волны катятся в живой нефритовой воде. Здесь, как нигде, чувствуешь чудеса. Смеются, играя, ватные облака. И ты уже не удивляешься шмелиным причудам: встречать рассвет, когда мир еще не согрет...

Моя жизнь - полотно разделенное на "до" и "с". Сто одиннадцать дней я держу твою руку. Я дышу. Подчиняясь неровному, жаркому стуку, счастье кровь наполняет бурбоном. Ты приходишь рефреном, обжигаешь мне кожу поцелуем колючим. "Морена", - с губ срывается стоном. Я хотел жить там, где тебя нет. Когда то... в пятнадцать лет, не-возможность согреться билась в душе морозом трескучим. Бульвар грёз погасших был покрыт льдом. Значок в рюкзаке "Green day- навсегда". Узоры ажурные - решётки в глазах замёрзшего дома...

Знойное лето. Зелёное и душистое, небо высокое... Тени узором легли в потолок. И за окном одеяло травы. Мягкое. Пушистое. Укрыло землю. Сигаретный дымок. Плывёт по комнате, обнимает стены, никотин проникает в горячие вены. Мы знакомы уже много лет. Но "ты" всегда пишется мной через "Вы". И здесь ни при чем этикет. Я жду Вас. Сударыня, Госпожа. Как угодно вам будет. Мы встретимся совсем скоро, руку на сердце положа, признаюсь, что один дуралей безрассудно упрямо обреченно вас любит. Август медленно движется к концу, пока утро крадется вплотную к крыльцу...

Ты прекрасна, моя королева.  Я тебе отдаю своё сердце.  Я тебе отдаю свою душу.  Я тебе отдаю... нет, послушай!  Ты чиста, как святая дева. И иные тебя не достойны.  И иных ты любить не можешь.  Любишь? Глупости, скажешь тоже!  Я всегда с тобой буду рядом.  Я служить тебе буду вечность.  За тобой я пойду на край света...

Хочешь, я расскажу тебе красивую сказку? О том как двое встретились и полюбили? Они жили долго, конечно же, счастливо. Не в замке, но в приличной квартире. Не знали горя, и в болезни и в радости были вместе. Вместе! Какое сладкое это слово. Чтоб до гроба. Чтоб навсегда. Это, кстати, тоже прекрасный термин. Значит "их не разлучит никакая беда". Хочешь услышать занимательную историю ? Нет, не детскую. То, что лишь дети слушают сказки - неправда. Сказки нужны и взрослым. Не от за-стеклом-живущего- леопарда, а от таких же потерянных, одиноких, выросших, но всё еще верящих в чудо...