Сказки поодаль

Было жарко, а под доспехами чесалось, Глеб нервно рассмеялся: - Да уж, эдак мы расплавимся раньше, чем доберёмся. Рогволод вздохнул тяжело и осмотрелся. Впереди маячило огромное облако. Кони сами как-то направились прямо в белесую вязкую мглу… Туман в облаке был густой, Иногда кашлял Рихард, позади кто-то чихал, едва было возможно различить друг друга в таком тумане. Время от времени Рогволод останавливал всех для переклички. Кони ржали, казалось, что туман наполнил уже всё, что возможно внутри, иногда казалось, что они не люди, а рыбы… стало темнеть, всё больше и больше, больше и больше, пока...

Часто по утрам вчера ещё густая масса облаков, занимавшая всё от горизонта до горизонта, уже была распахана небесным пахарем и между белыми комьями просматривались борозды его небесного плуга. Ночью ли возделывал пахарь небо и засевал его семенами, падающими в каплях дождя, или совсем на рассвете, когда мог он ещё упираться о колючие звёзды своими огромными руками, смахивая с себя усталость и ища небольшой поддержки из их едва видимого света; и почему так стройны ряды этих комьев, суетно разрушаемых светом и ветром – молчит о том небесный пахарь. А в ответ только угрожающе подсвечены становятся...

- ОЧНИТЕСЬ!!! ОЧНИТЕСЬ!!! - О, Боже! Как громко… - Рихард стоял в ярких блестящих доспехах, в руке его был меч, он поднял забрало и вздохнул, - Аххх… Все товарищи сидели на конях белых, с ярко-огненными хвостами, которые и трепетали-то словно огонь, вбрасывая искры вверх… Конь Рогволода выдыхал пар, его грива переливалась всеми цветами радуги и от копыт струились длинные холодные чёрные тени… там, где были на своих конях соратники – вся земля была выжжена. Прямо в головах вдруг раздался ужасный гром у всех, Гаврила едва не потерял сознание – и тут же яркий свет показался впереди, настолько яркий,...

У деда были друзья. Они частенько запирались в сарае на краю деревни. Оттуда слышалась забористая стариковская ругань, словно между однополчанами; горела, мерцая, лампа, свисавшая на перекинутом через балку с потолка проводе. Они составляли какие-то схемы, взволнованно болтали, пили чай, гремя и вскрикивая, словно викинги яро в воздух самые дикие из возможных кричалок: - Во царствие Божие!!! - И да убоятся враги рода человеческого истинного света души человеческой!!! - Давайте за Одина, за Одина ещё! – крикнул кто-то. Раздался мерный смех, стук алюминиевых кружек, сквозь смех раздавались довольные причмокивания из кружек: - А чаёк-то удачный, удачный чаёк...

На заброшенной конюшне было весело. Немного пахло навозом, в стойлах уже давно не было сена, но вся конюшня, тем не менее, была полна безумного романтизма. Как всё огромное, она вызывала восхищение и желание ходить в поисках чего-то интересного, что утаено где-нибудь между досок, под ними, или в кладке кирпичей. Впрочем, сейчас главным занятием было у ребят – набегаться вдосталь, чтобы ломило потом ноги, а от спазмов бы выступали слёзы, и сквозь боль и смех только и раздавалось бы: - Ааа… Уффф… Вот это были догонялки. Зато ты чуть с настила не свалился. Хахаха! - Да ты не правильно вообще бежал...

Завтра Коля поедет к деду. Он живёт где-то там в своей деревне. Так-то это не какое захолустье, но всё-таки совершенно не город с его великим множеством «куда-можно-пойти». У деда придётся рано вставать и следовать его правилам. Коле, впрочем, нравилось у деда. Особенно, что можно быть целыми днями на улице, лишь вовремя прибегать ко времени обеда да возвращения – и ничего другого. А уж возвращаться нужно было всего-навсего затемно. Это условие Коля всегда хорошо соблюдал. Мать надавал Коле в дорогу всяких припасов, подарки деду, которые раньше они везли все вместе, но теперь мама с отцом уезжают куда-то отдохнуть, а его спихнули деду...

Есть удивительные красочные миры, которые находятся далеко отсюда. Они или так далеки, что мы не постигнем их, или просто так горячи, что мы не можем быть приняты легко к их горячей плоти. К этим мирам устремляются наши души, ища своего успокоения со всеми жившими предками человека. В этих мирах вечный день не даёт побегам засохнуть, а живящая влага всегда напояет жаждущего. Путь в эти миры простирается от священного сосуда души человеческой – от его тела, и движется через долгий путь его восхождения, возрождения и победы над всеми общими врагами человеческими и приобщение к самым могучим стихиям...

У Вас, несомненно, хорошее зрение, и Вы, поэтому, видите, не щурясь, листочки на деревьях, что в трёхстах метрах от вас. О! как легко Вам увидеть что-то небольшое, рассмотреть невообразимые детали и ничего не упустить! Вы любите фильмы в разрешении повышенной чёткости, чтобы глубже почувствовать замысел автора. Чтобы каждая деталь из этого замысла легла неизгладимо в вашу душу, и, кажется, вы не можете спокойно спать потом несколько дней, всё обдумывая, мучаясь и вздрагивая от своих догадок… Сколь же легче Вам рассмотреть своими зоркими глазами то, что видят другие люди – просто заглядывая в их...

Одна девочка жила со своей бабушкой. Её мама умерла давным-давно. И бабушка только показывала ей фотографии её мамы, рассказывала о ней, о том, как мама повстречалась с папой, а потом, что её папа умер незадолго до её рождения. Совсем глупо умер: от простуды. Просто им совсем в тягость жилось. Они взяли кредит на квартиру, и потому папе приходилось всё время работать и не болеть. Но всё-таки однажды он заболел и продолжал ходить на работу – да на работе и умер он, сердце его не выдержало. И потому мама от этого расстроилась, да и оказалась в больнице. А в банке, как узнали, что папа умер, то очень...

Александр был ужасно горд и светился счастьем. Он вёл свою дочку в садик. Ранее утро. Совсем мало машин. Так мало, что невозможно. Лишь несколько автобусов. Ветер ласков и спокоен. Не холодно. Тихо шуршит листва на деревьях. Трава пригибается и выпрямляется вновь под порывами тёплого ветра. Это лето необыкновенное и душевное, долгожданное, тёплое, приятное… Юленька вдруг дёрнулась, Александр не сразу понял, что происходит. Слева вместо дочки был автобус. Он онемел. Он посмотрел вниз: Юля лежала под колёсами, колесо было вровень между её тоненьких ножек, он стал тащить Юлю, но не мог никак вырвать её из-под колёс...

Ещё когда было совсем светло, пришёл Иванко к заброшенному колодцу и стал ждать Катю. Он нарвал на клумбе цветов так, чтобы не было слишком видно матери, а то начнёт ругаться она, а ему придётся тогда признаться – да ещё и ремня он тогда схлопочет от отца своего. Держит Иванко цветы, а сам вздыхает, так уж ему не хочется от отца получать за сорванные цветы. Устал же когда ждать Иванко, то присел он, да за день-то намаялся он – и уснул мёртвым сном. А проснулся – смотрит, уже ночь, по небу звёзды ярко светят, а Кати нет рядом. «Верно, приходила Катя да увидела, что сплю я, и ушла она.» А цветы-то уже завяли...

Она сидела на скамейке. В лёгком ситцевом платье в синий крупный цветок. Разглядывала с интересом прохожих. Николай же настолько засмотрелся в своё вечное никуда, что споткнулся о её ноги и, пытаясь выровняться – сделал всё только хуже: тело его начало падать, а в падении Николай расставил руки, лавируя, будто крупный неуклюжий самолёт, который заставили сделать фигуру пилотажа недоступную ему прежде, а уж теперь – лишь спровоцировавшую его полное падение – так и Николай – он просто упал на девушку. Ему стало так неудобно от этого, что Николай начал заикаться, он сел рядом, а Зулейка (так звали...