Чудны дела твои...

К БАТЬКЕ  Отпусти меня маменька к батьке, тяжело ему там без меня, они гибнут - кто даст им патронов, их осталось немного - раз, два. Я б прополз по оврагам и сыпям, тайно и быстрее ужа, я бы батьку припасом насытил, я бы весточку снес от тебя. Отпусти меня маменька к батьке, ранен он, кровь сочится с плеча, он конечно ещё будет драться, но не долго - неважны дела. Я б ему подложил под повязку крепких трав - что земля нам дала, те, что ты под луной собирала и с молитвой сушила три дня. Отпусти меня маменька к батьке, в чёрном поле он смотрит - туда, где вчера ещё птицы летали, а сегодня небесная тьма. Я б закрыл его ясные очи, чтоб они не пришлись воронью, я б его схоронил в бугорочек, чтобы он не достался врагу. Отпусти меня маменька к батьке, вижу я его в белом раю, дай мне силу с врагами подраться, а иначе мне с чем быть к нему. Я уже третий день в рукопашной, рук не чую, но гадов душу, чую только тебя за спиною и отца - когда вижу, кричу.

ВЕЧЕРКОМ   Тёплый вечер, у окна стоишь, в мечтах, со звёздами летишь. Лицом задумчива, светла или решительна, умна. Глаза - горящий изумруд, задор, искру в себе несут. Скачет в них весёлый бес - посланник сказочных чудес. За этим профилем лица я вижу дерзкого мальца - судьба и вечность ни почём, владеет лихо он мечом.   Отброшенный с оконных штор на грудь и плечи лёг узор, в лучах луны очерчен стан, к ногам припал седой туман.   И это всё тебе одной в награду брошено луной.   Я верил Вам, я Вас любил, но в тот промозглый понедельник на небосводе не сошлась дуга светил. И я предстал пред Вами, как бездельник.   И видит Бог, всё сделал я, чтоб Вы ни в чём не огорчились. Да, видно такова судьба моя: - в то утро Вы и холод слились. Ваш приговор суров и справедлив, куда ни кинь - пещера, но за приливом следует отлив и я надеюсь вновь вернётся к Вам, ко мне святое слово - ВЕРА.   Я, так часто тебя вспоминаю - мне теплее, когда мы вдвоём, по бокалам чаи разливаем и в прикуску баранки жуём. Я всё думаю и понимаю. Я наверно дурак дураком - для чего по бокалам чаи разливаю, мне б вино, вместе с ней, вечерком.

Именины  Однако, я совсем замёрз, озябли мои губы, я в остановку телом врос, стучат морзянку зубы. Тебя, красивая, всё нет, ты дома, у камина под абажуром, мягкий свет, в ногах пушистая скотина. Какая ты, вся из чулок, из шляпок тонких кружев, из шёлковых кружочков на просвет и на обед, на ужин Икра зернистая, букет бездушных, душных лилий и кислое, всё время... нет... капустой в яблоках на именины. Однако, я совсем промёрз, пойду, налью чего, задую свечи и чтоб не глыкать душных слёз прикончу этот вечер.

Полотном  Конечно - это сумерки седые включили лампы за окном второго этажа, чтоб молодые смогли поужинать вдвоём. На светлой скатерти, напротив, тарелки тонкого стекла, дымящийся на них картофель с лучком, и вроде вся еда. Нет, молока ещё пол литра за занавеской, на окне, в честь праздника восьмое марта, колхоз всем женщинам, семье. К ней грамоту, для - значит шику, с прекрасными словами долго жить, вот платье - скромненько пошито, так хочется, быстрей, кружить. Всё позабудется - лишь вспомнится, как танцевали двое за окном, весна и сумерки - потом утроится и сложится красивым полотном.

Коротко.  Когда уснут все в деревянном доме, Кому положено уставши засыпать, Заговорят стамески на балконе, Они без дела сутками лежат.  Давно уже резцом не блещут, С времён застоя нечего сказать, Так, про себя, чего там щебечут, Частенько вспоминая чью-то мать.  Им мир не деревянный не понятен, Хозяин пьёт заведомую дрянь, Ругает белый свет, сам чист и ясен, Не уважает лодырей и пьянь.  Когда уснут все в нашем доме, Кто на кровати, кто под верстаком, Лишь только столб фонарный будет в коме, Он с этим мастером был коротко знаком.

Се Ля Ви.  Осень, друг мой, осень... никто не встретит, мимо не пройдёт, не спросит, лишь лист опавший с ветки пламенем осветит... и дальше пролетит, наметит прилечь ли на ночь, переждать. А утром, сил не будет встать, спина и ноги затекут, запутаются мысли, всё наврут, захочется здоровья пожелать себе и людям... сколь-нибудь на свете, не умирать, когда вокруг всё золото планеты. Осень, друг мой, осень... душа стремится в синюю полынь, на губы ленточкой горчинка, всем телом дышишь, чтоб ожил... пирог, из щавеля начинка, через дорогу женщина, неряшливо одета, да, се ля ви, и нет ответа.

Гладь.  Когда на розовую гладь воды Ложится солнце брюхом красным, То, всё живое просит тишины за тех, кто с этим не согласный.  Кто только лишь готовится занять места свободные в конвейере природы и не желает, тихо, созерцать, как в горизонты день уходит.  Но в том, великом состоянии, является иная благодать... в повисшем равновесии - молчание себя пытается понять.

БЕЗ ПРИСМОТРА. Я, жить... так думаю, не начинал, всё только собирался, представлял, как брошу, как оставлю всё мирское, построю скит за сотню от жилого. Былое... чтоб не коснулось памяти моей, я вычеркну историю людей, им всё одно, не до моих идей, и мне спокойней примириться с Богом. До тех небес... не всякий доходил, и я - пока ещё не жил, но искорка в моей душе теплит, то разгорается, торопит, так живит, что чую сердце разорвет. Опережая мой восход к простой и точной жизни вне людей, но с ними и на этом, безнадёжно старом свете, где православные, как дети оставленные без присмотра высших сил.

ПРИДИ УЖЕ  До Твоего прихода... Осталось времени, не сосчитать, Здесь, под ногами плавится порода И нет терпения ещё хоть сколько ждать. Приди уже... в сиянии света, Воздай мне, каждому своё - Твоё Все исчисление канувшее в лета Верни на круг в моё житьё. В моё молекулярное сознание Воздвигни столп небесного огня, Сожги меня, преступного, но в покаянии, Мне самому не сделать, без Тебя.

Опубликовано фото

ПОД ОДИН СУГРОБ.  По Байкалу позёмка метёт, Холод жуткий, коленки подводят.   Дед помнёт их и дальше идёт Лишь в усы, губы шепчут:- Ну, что же...   Не посмеют, я враз зашибу, не серди, Не хочу брать греха, отшатнись, отпусти. Две волчицы голодных,   Целый день, как стрелки Ведут деда, петлёй, не дают напрямки   И стараются выгнать его на занос, На заснеженный угол, но и дед не так прост.   Есть, что вспомнить...   Дерзкий бой, город Клин, Где вот так же, против зверя - один.   Кончились патроны, только финка нож И шепча сквозь зубы:- Ты меня не трожь.   Четверых положил, грешная душа, Не куда деваться, за спиной страна.   И сейчас, старик, мог бы положить Двух уставших сучек, как тогда, в цветник,   Но одна брюхата, а втора - дурна И решил не трогать - только б не сама.   Ветер изменился и посёк лицо, Тут ещё и валенок лопнул, как на зло.   Стал дед задыхаться, чаще припадать На одно колено, дольше отдыхать.   Вот уже деревня через мглу глядит, Два шажочка - берег, и волчица - прыг.   Сбила и в загривок деду вошёл клык. Боли не почувствовал, лишь темно на миг.   Завязалась схватка, он одной рукой Бил наотмашь в рёбра, ту, что за спиной   И поймав вторую, ловко оседлав, Он другой рукою сжал смертельно пасть.   Да с такою силой, что под пальцы кровь Просочилась струйками воедину плоть.   Сколько бы не бились - тишина сошла, На кровавый берег - марь платком легла,   Всех троих прикрыла, под один сугроб, Страшно, когда после, а сейчас в озноб.