ЖИЗНЬ НАИЗНАНКУ

Утро началось как обычно: кофе, школьный рюкзак сына на кухне, смятая газета на полу — вчерашние новости, сегодня уже неактуальные. Я зевнула, потянулась и направилась в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок перед работой. Дверь была не заперта, как всегда. Я толкнула её — и замерла. Тёплая влага, запах лаванды и… тихий смех. Муж сидел в ванне, под водой — его руки обнимали чьи-то плечи. А рядом, чуть приподнявшись, улыбалась Лера. Наша соседка с третьего этажа. Женщина, с которой я пила чай всего три дня назад, обсуждая, как трудно найти хорошего репетитора по математике...

Туман.   Только туман — и никаких звуков, лиц, имён.   Алина открыла глаза на жёсткой поверхности, прижавшись лбом к холодному кафелю. В висках — пульс, в горле — горечь, в теле — разбитость, будто её всю ночь таскали по мостовой. Она медленно поднялась, оперлась на край унитаза, взглянула в зеркало. Помада размазана, прядь волос прилипла к щеке, глаза — красные, пустые. — Где я? — прошептала она, но эхо в узком туалете корпоративного лофта лишь усмехнулось в ответ. Последнее, что она помнила, — шампанское в бокале, смех коллег, музыка, тёплый свет гирлянд… И он...

Тридцать седьмой год её жизни начался с тишины. Не той уютной, домашней, в которой пахнет свежим хлебом и сонным дыханием детей, а — глухой, густой, как туман над болотом. Вера сидела на краю постели, сжимая в руках чашку чая, который уже остыл. За окном просыпался город, но внутри неё — всё ещё ночь. Двадцать лет. Ровно столько она прожила с Игорем. Двадцать лет брака, две дочери — старшая в университете, младшая в десятом классе, квартира с ипотекой, которой осталось платить ещё пять лет, сад в Подмосковье, который они купили «на старость»...

Тридцать лет — это не срок. Это целая жизнь, прожитая вдвоём: с утренним кофе и вечерними сериалами, с мелкими ссорами и великими примирениями, с детьми, которые выросли и разлетелись, с родителями, ушедшими один за другим. Тридцать лет — это когда вы знаете, как дышит человек рядом с вами, даже если он молчит. Когда вы чувствуете его взгляд сквозь стены, угадываете мысли по шороху шагов на кухне. Когда его имя — ваша первая мысль утром и последняя перед сном. Анна и Виктор знали друг друга с университета...

В подвалах «Гранд-отеля Люкс», где пыль оседала на стенах быстрее, чем надежды на повышение, работала Вера. Ей было под шестьдесят, лицо изборождено морщинами, как будто сама жизнь выцарапывала на нём каждую боль. Но глаза у неё были — ясные, прозрачные, как колодезная вода в утреннем свете. Она не говорила. Ни с кем. Уже двадцать лет. Случай на стройке, когда её муж погиб под обрушившимся перекрытием, а она — потеряла голос от крика, который так и не вышел. С тех пор Вера молчала. Но слышала. Всё...

Дождь начался рано утром — мелкий, серый, настырный, как будто небо плакало о чём-то, чего ещё никто не знал. Я сидел в гостиничном номере у окна, сжимая в руках чашку остывшего кофе. Билет в аэропорт лежал на столе: рейс SU-722, Москва — Бангкок, вылет в 11:45. Чемодан уже стоял у двери, паспорт и виза — в кармане куртки. Всё было готово. Всё, кроме меня.   Накануне вечером я получил сообщение от отца. Он писал сухо, почти официально: *«Срочно приезжай. Мама в больнице. Состояние тяжёлое»*. Я перечитал это письмо десять раз, прежде чем поверить...

Доктор Артем Маркович Волков проснулся в шесть утра, как обычно, без будильника. Он не нуждался в напоминаниях — его внутренние часы были точнее любого швейцарского механизма. Умывшись ледяной водой, он взглянул на своё отражение: бледное лицо, серые глаза без усталости, но и без тепла. Он был хирургом с двадцатилетним стажем, заведующим отделением трансплантологии в одной из самых престижных клиник Москвы. Его руки — легендарные в профессиональных кругах — спасли сотни жизней. Или, по крайней мере, так думали другие...

Снег падал с неба так, будто забыл, что такое земля. Он не кружил — он обрушивался, глуша звуки, стирая горизонты, превращая мир в белую могилу, где даже время замерзало. Лес, раньше шумный и живой, теперь молчал, будто испугавшись собственного холода. И в этом молчании — едва слышное дыхание, прерывистое, пропитанное отчаянием.   Максим лежал, уткнувшись лицом в сугроб. Его пальцы не чувствовали перчаток — их уже не было. Его ноги не слушались — их, похоже, тоже не было. Осталось только сознание, цепляющееся за последние обрывки тепла внутри...

Смерть дедушки пришла в самый неподходящий момент — в тот самый день, когда я получила отказ от театра, в который мечтала попасть с шестнадцати лет. Я стояла в пустом гримёрном зале, сжимая в руке листок с надписью «Не соответствует требованиям», и вдруг зазвонил телефон. Мама сказала только: «Он ушёл». Больше ничего. Ни слёз, ни дрожи в голосе. Только сухая весть, будто сообщили о внезапной перемене погоды. Дедушка был единственным, кто знал, как сильно я люблю сцену. Он водил меня в театр каждую неделю, начиная с того момента, как мне исполнилось семь...

Снег падал так густо, что даже фонари на улице — старые, чугунные, с желтыми стеклами — будто тонули в белой пелене. Ветер выл, как раненый зверь, и выл не просто на улице, а прямо в сердце Марии. Она шла по обочине, прижимая к груди сумку с продуктами. Пальцы занемели, несмотря на вязаные перчатки, купленные когда-то на блошином рынке за тридцать рублей. Она жила в пригороде, в маленькой хрущёвке на окраине города, и каждый зимний вечер возвращался с трудом: сначала автобус, потом — пешком полтора километра по нечищённой дороге...

Я очень любила свою маму. Не «люблю» — «любила», потому что её больше нет. Это слово теперь режет сердце, как осколок стекла, но я всё равно его произношу, потому что оно настоящее. Оно — правда. И правда — это всё, что у меня осталось от неё, кроме воспоминаний. Мама была моим первым и, пожалуй, единственным настоящим человеком в жизни. Она была рядом — всегда. В детстве, когда я боялась темноты, она садилась у моей кровати и читала сказки до тех пор, пока я не засыпала. В школе, когда меня обижали...

Эля очень любила жизнь и свою свободу. Её дни были расписаны по минутам, но не потому, что она к ним привязана, а потому что так ей нравилось. Утро начиналось с лёгкой пробежки вдоль реки, пока город ещё не проснулся, потом — крепкий эспрессо в любимой кофейне с видом на мост, и в девять ровно она уже сидела за своим столом в рекламной компании «Маяк». Там она была креативным директором, и её идеи не просто продавали товары — они рассказывали истории. За последние пять лет её кампании дважды получили международные награды, а ещё три раза — национальные...