quidobscurum | что почитать?

Тони Моррисон. Самые голубые глаза Одна из самых мрачных и печальных историй, которых мне доводилось читать. Она оставляет после себя гнетущее ощущение пустоты, безнадежности и скорби по каждой несчастной выдуманной и живущей в реальном мире девочке, столкнувшейся с болью и ненавистью этого мира. Книга, начавшаяся как повесть, рассказанная маленькой девочкой, где есть и смех, и наивность, и горечь от того, как несправедливы могут быть взрослые, заканчивается чудовищным вихрем историй о нелюбви, насилии, невероятной скудоумной жестокости и последствиях ненависти. В послесловии писательница рассказывает, как важно ей было использовать свойства языка для того, чтобы показать происходящее используя культурный код чернокожей женщины, ребенка, однако на мой взгляд при переводе лингвистические приемы теряются и не считываются. В послесловии Тони Моррисон также говорит о том, как болезненно и важно было показать, что инаковость и неприятие особой, характерной красоты, как, впрочем и наличие/отсутствие красоты в целом, влияет на отношение к человеку, в особенности женщине, и к каким жутким последствиям приводит расизм. Тот, кто обобщая написал в аннотации, что и этот роман Моррисон «о любви» — поехавший психопат, который назовет любовным романом и «Лолиту» Набокова. Этот роман о фатальной нелюбви. Не только к окружающим, не только «к своим же», но и к самим себе.

Энн Пэтчетт. Голландский дом «Мужчины то и дело бросают своих детей, и мир их за это восхваляет. Будда бросил, Одиссей бросил, и всем вообще насрать на их сыновей. Они отправлялись в свои возвышенные путешествия, чтобы сделать то, что, черт возьми, хотели сделать, и тысячи лет спустя мы все еще воспеваем их». Этот роман на первый взгляд кажется чарующе мистическим. Загадочный дом, деструктивные семейные отношения, внезапное исчезновение матери и гибель отца, потеря наследства… И вот уже несчастные Гензель и Гретель скитаются по заколдованному реализмом Нью-Йорку и бесконечно возвращаются в свой лес к злой мачехе, чтобы издали посмотреть на бывший когда-то своим голландский дом. Каждый из героев здесь немного сумасшедший от того что травмирован. Мейв — старшая сестра, одержимая местью, положившая всю свою жизнь ради воспитания брата, ее брат Дэнни, мечтавший только о том, чтобы продолжить дело отца, не замечавший ничего вокруг себя, от чего делает больно своим близким, и, конечно, все второстепенные персонажи, декорирующие роман, также наделены своим личным неврозом. Из всего этого сумасшествия в итоге получается классический американский роман. Роман о семье, о предательстве, роман-воспитание, роман о прощении и настоящей любви к своему ближнему. Сама Энн Пэтчетт говорила о том, как сильно она возненавидела исчезнувшую мать и как тяжело ей было оправдать этого персонажа. Мне кажется, в действительности она бы уж точно не простила своего персонажа. Но мы говорим о литературе, где к счастью, возможно всё.

Мария Корелли. Скорбь Сатаны мистический роман, в котором декадентское упадничество, чувственность и наслаждение человеческой порочностью пересекаются с одним из любимых мотивов — сделкой с дьяволом. дьявол здесь не просто искушает, но лишает рассудка. главный герой, поддавшийся чарам своего невесть откуда взявшегося друга и покровителя с легкостью соглашается на сделку, поставив на кон свой талант, свою совесть и свой ум. соблазнившись обрушившимися в один миг богатствами он забывает обо всех своих истинных идеях и желаниях в угоду тому, что нравится высшему свету и аристократии. получив возможность поделиться своим богатством и сделать чью-то жизнь лучше, он отмахивается от нее; получив возможность жениться на прекраснейшей из женщин, он не пытается узнать ее, а только пользуется ее красотой, обвиняя ее чувственность и стремление к наслаждению жизнью в порочности и греховности, познакомившись с самой умной и чистой душой женщине он видит лишь конкурентку и объект для зависти. жалкий эгоистичный главный герой противостоит одновременно своей жене, чувствующей дух своего времени и скорое его развитие, своей талантливой конкурентке на литературном поприще, и самому Дьяволу, скорбящему по утопающему в грехах человечеству и мечтающему вернуться на небеса.

Джон Фаулз. Волхв Действия в романе разворачиваются в Англии и Греции в 50 – 60-е годы XX века. Главный герой Николас Эрфе — молодой учитель английского языка, который пытается найти себя, сбежав от любви. Фаулз создает чрезвычайно раздражающего персонажа, он буквально "типичный твой бывший, которому было на тебя плевать". И то, как он думает о женщинах, и то, как он поступает — все это вызывает зубовный скрежет у человека, обладающего хоть толикой эмпатии. Так главный герой, который считал свою возлюбленную своей марионеткой, сам становится куклой в театре, который подстроил для него некто влиятельный, обладающий большими деньгами и...по какой-то причине заинтересованный в жизни такого болвана, чтобы преподать ему урок. Несмотря на все аллюзии к греческому театру и мифологии, отсылки к Шекспиру и в целом то, как сделан этот многослойный, многожанровый роман, финал я считаю чудовищным, хотя и не противоречащий, основной его идее.

Владимир Набоков. Приглашение на казнь «Как безумец полагает, что он Бог, так мы полагаем, что мы смертны» «Как мне страшно. Как мне тошно. Но меня у меня не отнимет никто. Мне страшно, — и вот я теряю какую-то нить, которую только что так ощутимо держал…» Тридцатилетнего учителя Цинцинната Ц обвиняют в гносеологической гнусности или же в независимости взглядов и инакомыслии. Метафизическая антиутопия, в которой из мира страшной бутафорной пошлости возможно сбежать лишь отринув саму возможность существования такого чудовищного мира и свою причастность к нему. Чтобы понять, о чем этот роман, не прочитав его, можно представить, как перед тобой разворачивается будущее, в котором лишь неизвестность, кругом одни дураки, а тебя вот-вот отведут на плаху, но когда точно — неизвестно. 🙂 Когда кругом ничего не ощущается, кроме абсурдности и безнадёжности сущего, только и остаётся, что взяться за карандаш и писать, не пропуская чужих лучей, сохраняя внутри себя свой непроницаемый свет.

Джонатан Франзен. Перекрёстки «Перекрестки» — печальный и сентиментальный роман о семье и личных драмах каждого из ее членов. На дворе начало семидесятых годов, война во Вьетнаме подходит к концу, заканчивается и привычная жизнь героев. Адюльтер и тоска по утраченным возможностям, отзвуки безумия, зависимость, бессмысленный протест против общества, против семьи и собственного благоразумия — все в этой книге. Каждый из членов семьи стоит на своем перекрёстке, каждый ранит своими поступками и своей маетой и близких, и читателя. Что еще так откликнется, как внутренняя неопределенность, беспросветность, отчаяние и бесконечная жажда жизни. «Перекрестки» — книга, которая сделана под хороший классический и главное, реалистичный роман. Здесь есть и социальная подоплека от Стейнбека, и бесконечные моральные дилеммы вперемежку с разговорами о боге от Толстого, и навязчивое «воспитание чувств»Флобера и, конечно, самый банальный конфликт «отцов и детей».

Владимир Сорокин. Метель Метель — это небольшая двухсотстраничная повесть, в которой доктор Гарин отправляется в село, где его ждёт коллега Зильберштейн, для которого он везет вакцину от страшной болезни. Болезнь, пусть от нее люди и превращаются в страшных зомби здесь отнюдь не главное. Главное здесь то, что Сорокин, благодаря погодному явлению становится в один ряд с Аксаковым, Пушкиным, Толстым и другими — когортой классиков, для которых метель — не просто метель, но и символ разрушения привычного, и духовное распутье, и предчувствие конца, и проявление воли всевышнего. Сорокин все-таки постмодернист, поэтому хоть метель и пушкинская, а Доктор Гарин уже какой-то булгаковский, а то и какой-то совершенно реальный, обыденный, который не прочь и за помощь запрещенного вещества попробовать, и чужую жену соблазнить. В метель невозможно укрыться, разве только на время. Я бы даже легкомысленно провела параллель с «Замком» Кафки остановку доктора Гарина на постоялом дворе, хотя это, конечно, отсылка к «Станционному смотрителю» Пушкина. Надо чаще читать классику не зарубежную. Но я, на правах читателя, интерпретирую, где хочу, что вы мне сделаете? На постоялом дворе в доме мельника он знакомится и с мельником — маленьким человеком и в прямом, и в переносном смысле (Гоголь? Достоевский? Выбирайте, кто больше нравится) и его красавицей женой, с которой у Гарина завязывается интрижка. Опять же, как все в метели, временная. Если дофантазировать, из Таисьи Марковны вышла бы и леди Макбет Мценского уезда, но это уже будет фанфик, а не отзыв). Так что же такое метель у Сорокина? У Сорокина метель — это «и персонаж, и сцена, стихия, определяющая жизнь и судьбу», это бесконечное смертельно опасное кружево, от которого не спасет ни временная передышка, ни технический прогресс. Это изматывающий вихрь хтони, бесконечное блуждание одним и тем же путем, что у Пушкина, что у Толстого, что у Сорокина.

Шарль де Костер. Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке. Их приключениях отважных, забавных и достославных во Фландрии и иных странах “Пепел Клааса стучит в мое сердце” Легенда об Уленшпигеле — это роман (или целая эпопея) о нидерландской революции, восстании гёзов, борьбе с испанской инквизицией и лицемерием католической церкви. Это одновременно очень страшная и очень светлая книга. Уленшпигель — герой легенд, фламандский шут и плут, чья история невероятно печальна (его отец был сожжен на костре, мать умерла от пыток), однако несмотря на все невзгоды он не падает духом, продолжает озорничать, богохульничать и верить в светлое будущее. Отправившись в странствие, он присоединяется к гёзам, чтобы бороться за свободу. А в этой славной борьбе ему помогает Ламме Гудзак — добродушный толстяк, своего рода Санчо Панса, пытающийся найти свою жену. Эта история полна жестокости, физиологических подробностей и... смеха. Потому что без смеха невозможно бороться ни за свою жизнь, ни тем более за жизнь кого-то еще.

Эрнст Юнгер. Уход в лес впервые это эссе было опубликовано в 1951 году манифест о том, как уберечь свою свободу от политического давления содержит в себе 33 основные идеи и напоминает самую страшную прогулку по дикому лесу. о превосходстве духовного и творческого над техническим. «Корабль [ Титаник, как и всё техническое ] означает временное, Лес — вневременное. В нашу нигилистическую эпоху распространился обман зрения, из-за которого всё движущееся кажется значительнее того, что покоится. На самом же деле всё, что сегодня развёртывается благодаря своей технической мощи, всё это есть лишь мимолётный отблеск из сокровищницы бытия». о том, как один человек способен справиться с тиранией и как беспомощна толпа. «Великаны и титаны всегда кажутся могущественными и непобедимыми. Но свободный сокрушает их; для этого он не всегда должен быть царем и Гераклом. Камня из пастушьей пращи, знамени, которое подняла дева, или арбалета вполне достаточно». о том, что свобода ≠ безразличие и, прежде всего, в нашей голове и наших мыслях. никто не может избежать катастрофы, но всё же и в ней можно обрести свободу.

Владимир Сорокин. Роман В далёком 1989 году Сорокин дописывает роман о смерти русского романа. Казалось бы, что может напугать читателя после «Нормы»? Оказалось, кое-что ещё как может. Ровно до 513 страницы (в этом издании) Сорокин доказывает, что, как и великий художник, который сперва учится академической живописи, прежде чем стать новатором, великий концептуальный писатель должен уметь написать великий русский роман, стилизованный под Тургеневых и Толстых, чтобы разрушить его до основания. Несмотря на то, что как художественное произведение дочитать этот роман может быть больно (если вы, конечно, не фанат фильмов вроде «свадебной вазы», зелёного слоника», «конструктора красного цвета», «человек кусает собаку», «сербского фильма»… да остановите меня уже кто-нибудь), стилистически, как явление, эта книжка, совершенно потрясающая. Если в «Норме» или «Голубом сале» Сорокин постепенно намечает жанр, с которым придётся столкнуться читателю, то в «Романе» читатель в лоб сталкивается с ужасным, а тихая пастораль, в которой увязаешь за пять сотен-то страниц, тем самым топором бьет по голове, мгновенно избавляя от жанровых иллюзий.

Саймон Морли. Семь ключей к современному искусству. Что такое искусство? Получение интеллектуального опыта? Или эстетического удовольствия? «Встреча с искусством — это гораздо больше, чем способ провести свободное время или пополнить исторические и теоретические познания. Вполне возможно, это способ выживания». Саймон Морли не только рассказывает о 20 художниках модернистского и постмодернистского искусства, но делает это с помощью семи метафорических ключей, благодаря которым мы не только сможем интерпретировать произведения искусства, но разобраться с тем, что влияет на его создание и как определённый предмет искусства может влиять на нас. Увлекательное от это чтение? Более чем. Автор уделяет внимание не только биографии (как самому распространённому способу интерпретировать искусство), но связи мировоззрения художников с философскими идеями: трагизм Ротко, вдохновлённый Ницше, экзистенциальный бунт Бэкона, приверженность Магритта фрейдистскому психоанализу, но и ощущениям, которые может вызвать произведение искусства, объясняет его эстетическую ценность (а затем и рыночную), и даже выступает скептиком, несмотря на то, что тот или иной предмет искусства уже может быть включён в список объектов культурной ценности. Отдельное удовольствие получаешь от полного погружения в чтение, переходя по ссылкам, гугля неизвестные произведения и просматривая документальные и/или художественные фильмы.