ПРЕКРАСНОЕ РЯДОМ

Это началось не с крика. И даже не со злости. Это началось со звука. Тихого, влажного щелчка, будто кто-то раздавил спелую ягоду. Он прозвучал так неожиданно, что время споткнулось и замерло. На три секунды вселенная сжалась до размеров жгучего пятна на моей щеке. В ушах зазвенело, в висках застучало, а мир поплыл, как в душном мареве. И ровно сквозь этот хаос, настойчиво и безжалостно, врезался другой звук. Дверной звонок. Пронзительный, как холодное лезвие. Лука застыл, глядя на свою раскрытую...

Сентябрь в Саянах – не время для гостей. Небо, еще вчера синее и бездонное, сегодня налито свинцом. Тайга, пылавшая багрецом, притихла, почуяв ледяное дыхание грядущего циклона. В этой суровой, почти мистической тишине, на крошечной заимке, затерянной в дебрях хакасской тайги, теплится одна-единственная жизнь. Жизнь Агафьи Лыковой. Вот уже много лет ее мир ограничен бревенчатыми стенами избы, запахом сушеных трав да вечным шорохом еринатской тайги. Но в тот день привычную тишину нарушил гул вертолета...

Тишина в квартире была густой и тягучей, как остывший кисель. Павел стоял у окна, впустив в комнату ветер. Он был свежий, пахнущий бензином и лопающимися тополиными почками, но для Павла в этом ветре не было жизни. Он ворвался в комнату порывом, отчаянно закружил пылинки в солнечном луче, зашелестел страницами забытой на столе книги — и замер, захлебнувшись. Словно искал кого-то. «Где ты, Лера? Где?! Пойдем гулять!» — будто кричал он. Не найдя, сгинул, растворившись в духоте, оставив после себя лишь горьковатый привкус пепла...

Тайга здесь была не просто лесом, а отдельным, дышащим миром. Могучие кедры, словно древние исполины, стояли молчаливой стражей, а воздух, холодный и хрустально-прозрачный, обжигал легкие своей чистотой. Именно здесь, на крутом горном склоне, затерянная на сотни километров от ближайшего жилья, приютилась заимка. Избушка Агафьи Карповны, почерневшая от времени и непогод, казалась естественным порождением этой суровой земли. И все здесь, от грядок до порядков, было подчинено ее неукоснительной, выверенной годами воле...

В огромном, залитом светом универмаге, где воздух был густым от смешения ароматов духов и новой кожи, она стояла у витрины с косметикой, как картинка из глянцевого журнала. Женщина. Безупречная. Каждый волосок в ее серебряной прическе лежал идеально, будто приглаженный рукой искусного ювелира. Стройная фигура в элегантном платье, тонкие щиколотки в изящных туфельках на каблуке, который уже сам по себе был вызовом гравитации и возрасту. Лицо — ухоженное, макияж — тонкая работа мастера, где каждый штрих был на своем месте, скрывая одни следы времени и мягко подчеркивая другие...

Мороз той зимой стоял такой, что даже лес, привычный ко всему, затихал, замирал и скрипел натужно, будто старые кости. Столбик в самодельном термометре застыл на отметке в сорок градусов, да так и не думал ползти вверх. Снега выпало столько, что избушка Агафьи Лыковой, обычно видная меж кедров, теперь утопала в белой пучине по самую крышу. Метели, сменяя одна другую, воздвигли кругом неприступные, в несколько метров вышиной, стены из снега. Передвижение по тайге стало не просто трудным, а смертельно...

Палата роддома утопала в предрассветной дремоте, нарушаемой лишь мерным посапыванием спящих женщин. И только в углу, у окна, застыла неподвижная тень. Анна — так звали новую роженицу. Её седые волосы, собранные в небрежный пучок, и глубокие морщины у глаз резко контрастировали с молодыми лицами соседок. — Вы видели? — шепотом, но так, что было слышно всем, начала рыжеволосая Катя, только что вернувшаяся с процедур. — Новая-то… В годах. У моей мамы внук старше, наверное, будет. — Молчаливая очень, — подхватила вторая соседка, Лена, поправляя подушку...

Тайга осенняя стояла в звенящей тишине, лишь изредка прерываемой треском остывающей печки. Агафья, худая, меньше полутора метров ростом, поправила платок и взглянула в заиндевевшее окно. Сорок лет в этой глуши, в добровольном заточении, вдали от мира, который она с детства знала как греховный и чуждый. Она хотела одного — прожить жизнь в девстве, в молитве, в тихом диалоге с Богом и суровой природой. Но вышло иначе. Тишину разрезал скрип нарт. К заимке подходил человек. Не геолог и не случайный путник, а Иван Тропин, старовер, давний, казалось бы, знакомый...

Василий закрыл за собой дверь квартиры Алены, и в нос ему ударил сладковатый, навязчивый запах дешёвых духов. Он морщился, проветривая пиджак. Три часа назад здесь, в этой милой однокомнатке с бархатными подушками и постерами непонятных групп, он слушал её девичий смех. А сейчас его мысли были там, на другой окраине города, где пахло совсем иначе — тмином, свежей выпечкой и уютом. Он сел в свою старенькую иномарку, руль до сих пор хранил лёгкий аромат чеснока и лаврового листа. Это был запах Машиной кухни, запах рая для его одинокого желудка...

Август в Саянах — это не просто последний месяц лета. Это время, когда природа, словно чувствуя приближение долгого зимнего сна, начинает сжиматься, становиться плотнее и суровее. Воздух, ещё недавно напоённый ароматом цветущего иван-чая, теперь горчит первыми предутренними заморозками. А у Агафьи Карповны Лыковой наступала самая горячая пора — страда, от которой зависело, как она переживёт грядущую девятимесячную зиму. Бабушка, которой шёл уже девятый десяток, крутилась на своем крохотном подворье, как заведённая...

Это была не свадьба, а похороны. Так, во всяком случае, казалось всем, кто собрался в тот день у сельсовета. Солнце, яркое и равнодушное, заливало светом толпу, но не согревало её. Стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь тревожным карканьем вороны на старом тополе. Все смотрели на них — на пару, стоящую на кривых деревянных ступенях. Вероника, наша тихая почтальонша, была похожа на былинку в простеньком белом платье, что она сама сшила по ночам. Лицо — прозрачное, почти восковое, а глаза — огромные, полые от страха, но с каким-то упрямым, стальным огоньком внутри...

Вертолёт, оглушительно хлопая лопастями по разрежённому таёжному воздуху, будто чужеродный железный жук, опустился на крошечную полянку, затерянную в бескрайнем море тайги. Из его чрева высыпала десятка людей – экспедиция, душой и целью которой был отец Игорь Мыльников. Его лицо, обветренное и спокойное, выдавало в нём старого знакомца этих мест. Он – единственная нить, связывающая последнюю из легендарной семьи отшельников-староверов, Агафью Лыкову, с внешним миром. Воздух был густым и сладковатым от запаха хвои и влажной земли...