ИСТОРИИ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ.

Заимка Агафьи Лыковой стояла там, где кончаются дороги, карты и сам мир, понятный большинству людей. Но время, которое она столько лет пыталась держать за порогом, нашло к ней обходные тропы. Оно не ворвалось с грохотом — оно просочилось, как весенняя капель, в виде странных, молчаливых предметов, каждый из которых был для неё целой вселенной чудес и противоречий. Спутниковый телефон. Его привезли люди в камуфляжных куртках с эмблемой заповедника. Чёрная, угловатая коробка с короткой антенной, похожая на кирпич...

Когда Карп Лыков повёл свою семью вглубь саянской тайги, подальше от всего, что он считал «антихристовой прелестью», мир вещей для них закончился. Они уносили с собой лишь крохи старого мира: чугунный котёл, который помнил ещё деда, несколько жестяных кружек, две иголки в тряпице, топор, нож, ружьё да горсть гвоздей, завёрнутых в холстину. И одежду — ту самую, что была на них. Казалось, этого достаточно. Земля прокормит, лес обогреет, а Бог не оставит. Но тайга — не пустыня. Она не просто безлюдна...

Тайга дышит глубоко и редко. Её дыхание — это запах мха после дождя, хвойной смолы, нагретой солнцем, и чистого, разреженного холода, который обжигает лёгкие не грязью, а свежестью. Агафья Лыкова была плотью от плоти этого дыхания. Оно было ритмом её сердца, фоном её мыслей. Но вот она стояла на скрипучем крыльце чужой избы в посёлке Килинск, где жили свои же, старообрядцы, и пыталась сделать вдох. И не могла. Воздух Килинска был другим. Он был густым, тяжёлым, будто пропитанным дымом десятков...

Таёжная глухомань. Не место для жизни — скажут одни. Единственное место для неё — скажут другие. Ветхая избушка, вросшая в склон сопки, больше похожа на часть пейзажа: почерневшие от времени брёвна, крыша, придавленная снегами, тонкая струйка дыма из трубы. Это не просто заимка. Это — обитель Пресвятой Богородицы Троеручицы. Так зовёт её хозяйка, восьмидесятилетняя Агафья Лыкова. Для неё это и дом, и крепость, и скит, и порог. Порог между миром дольним и горним, между суетой и вечностью. — Зачем...

Зима отступила, уступив место хлюпающему марту. Связь между Сашей и семьей Соколовых из обмена новогодними поздравлениями превратилась в нечто прочное и регулярное. «Частотный канал» — почта sasha.search.crew — работал исправно. Сначала это были отчеты: Катя помогала Саше систематизировать обрывки воспоминаний — «запах хлеба с тмином», «зеленый подъезд с треснувшей плиткой», «станция, где громко кричали чайки». Они вместе составляли запросы, отправляли их в архивы и волонтерские организации. Поиски...

Тайга — не та природа, что лечит. Она — великий и равнодушный судья. Она испытывает на прочность, холодом , одиночкой отсекая всё лишнее. Агафья Лыкова знала это лучше кого бы то ни было. Её мир — это скупой свет из окна, скрип половиц, шепот печки и вечный, всепроникающий гул безмолвия за стенами избы. Болезнь здесь не нежданная гостья, а знакомый, суровый сосед. И помогать, когда он стучится в дверь, бывало некому. Разве что сама изба, да немые стены. Но однажды этот сосед пришёл не один...

Идея захватила семью Соколовых целиком. Кухня превратилась в штаб. Лида, практичная и основательная, взяла на себя техническую часть: выбор модели ноутбука с мощным процессором для работы с базами данных и хорошей веб-камерой, подключение безопасного интернета, регистрацию специального почтового ящика. — Он должен быть защищен как банковский счет, — говорила она, листая на планшете характеристики. — Никаких уязвимостей. Это его главный инструмент. Виктор занялся «официальной» составляющей. Он принес на кухню служебный блокнот с эмблемой части и начал черновой набросок письма от эскадрильи...

Бумага хрустнула в руках майора Виктора Соколова, когда он вынимал конверт из кармана летной куртки. Последние лучи зимнего солнца, пробивавшиеся сквозь заиндевевшее окно гарнизонной квартиры, золотили край треугольника. Каждый год под Новый год эскадрилья получала такие письма из детдома «Берёзка» — детские просьбы, переданные через директора спонсорам. Офицеры, сами часто отцы, брали их, чтобы хоть как-то, пусть материально, восполнить чью-то сиротскую нехватку чуда. Виктор бросил конверт на комод, рядом с каской...

Дымка осеннего утра стелилась над Петрозаводском, цепляясь за мокрые крыши. В их квартире пахло свежемолотым кофе – запах былой стабильности, уюта, который Людмила Алексеевна теперь ощущала как тесную клетку. Виктор стоял у окна, спиной к ней, разглядывая новенький «Москвич» под балконом. Его пальцы барабанили по подоконнику – быстрый, нервический ритм, так не похожий на мерные удары топора в заонежском лесу ее детства. «Смотри, Люда,» – его голос звучал приглушенно, но в нем звенела та самая жадная струна , что все чаще резала ей слух...

Четвёртого декабря, когда первые снежинцы, словно затерянные перламутровые зёрна, устилают землю, а воздух звенит тишиной предзимья, открываются сердца перед иконой Введения. В этот день не просят о суетном и сиюминутном. Просьбы, возносимые к Пречистой, — это тихие струи свечного воска, текущие к Её стопам. Просят о чистоте и мудрости. Как отроковица Мария, доверчиво поднявшаяся по высоким ступеням Иерусалимского храма, вверившая Свою детскую судьбу воле Отчей, так и просящие молят о даре смиренного предания себя Божьему промыслу...

Осень в городе пахла мокрым асфальтом и тлеющей листвой. Марина шла по парку, закутавшись в шарф, и думала о странной инородности, поселившейся в её доме. Она думала о своём муже, Александре. Он был всё тот же – аккуратно побрит, в его любимой синей рубашке, его пальцы всё так же ловко управлялись с клавишами ноутбука по вечерам. Но Марина знала: чужой. Её Саша остался там, на холодном кафеле операционной, год назад, когда его сердце внезапно сжалось в кулак невидимой болезни и разжалось только благодаря скальпелю и титановому клапану...

Тишина в Загубье – особенная. Не мертвая, не пугающая, а насыщенная. Она звенит капелью с крыш старого дома по весне, шуршит сухими листьями под ногами осенью, скрипит под тяжестью снежных шапок зимой. А летом… летом она гудит от пчел и дышит ароматом нагретой сосны и озера Онего, что плещется где-то за лесом. В этом доме, почерневшем от времени и дождей, живет Люда. Людмила Алексеевна Балехова. Не «отшельница» в страшном смысле слова, а скорее хранительница. Хранительница места, памяти, веры...