Дастархан Узбечки

Маргарита бережно поставила на кухонный стол аптечный пакет, извлекла из него три упаковки таблеток. Лекарства аккуратно легли рядом с салфетницей, их яркие этикетки резко контрастировали с потертой скатертью. Возле окна, в своем привычном глубоком кресле, сидела Елена Михайловна. Ее руки, пальцы которых были скрючены и распухли от многолетней болезни, неподвижно лежали на коленях, в лучах заходящего солнца они казались почти прозрачными. — Елена Михайловна, вот ваши лекарства. Ровно три упаковки,...

— Этого не может быть… — прошептала Катя, в ужасе глядя на приоткрытую дверь спальни. Мужа она не видела, но вот чужие глаза, которые насмешливо смотрели прямо на неё, она никогда не забудет. Она стояла как истукан посреди комнаты, не в силах пошевелиться, продолжая смотреть на эту проклятую щель между дверью и косяком, будто там, за ней, скрывалась сама смерть. — Ой… привет? — муж наконец заметил её и легко соскочил с кровати. — Ты чего здесь? Разве ты уже не в самолёте? Он подошёл к ней, говоря так спокойно, будто ничего необычного не случилось...

Обычный вечер медленно опускался на город, окрашивая небо в нежные персиковые и сиреневые тона. Я стояла на кухне в лучах заходящего солнца, ритмично нарезая свежие овощи для вечернего салата. В воздухе витал аромат только что испеченного хлеба и зелени, создавая атмосферу уюта и покоя, которую так ценила наша маленькая семья. Вдруг эту идиллию пронзил резкий, настойчивый, повторяющийся несколько раз подряд звук дверного звонка. Он был таким громким и тревожным, что у меня на мгновение замерло сердце, а нож в руке дрогнул...

Она стояла у окна, за которым кипела жизнь, а её собственный мир был тихим и беззвучным, отгороженным от смехов и криков толстым слоем невидимого, но прочного стекла. Валентина знала: ещё пара минут – и оглушительный, безжалостный звонок ворвется в эту хрупкую тишину, увлекая её в шумный водоворот школьного дня, где её ждали не уроки, а испытания. Она медлила, оттягивая роковой миг, не в силах заставить себя повернуться и встретиться с десятками глаз – равнодушных, насмешливых, а особенно – с одним-единственным, холодным и надменным взглядом Златы...

Был 2:30 ночи, когда Кайли Доусон подняла глаза на часы над отделением интенсивной терапии новорожденных. Она была на ногах уже более восемнадцати часов. Яркие неоновые лампы тихо гудели над ней, а ритмичное пищание мониторов заполняло стерильный воздух. Истощённая, но внимательная, Кайли поправляла кислородную трубку одного из недоношенных малышей и заставляла себя продолжать. Она уже почти двенадцать лет работала медсестрой в отделении интенсивной терапии новорождённых. Она видела чудеса – и переживала разочарования...

Я позволил монстру в смокинге увести мою дочь под руку, и теперь мне предстояло стать палачом её сказки. — Папа, ты только посмотри, как он на меня смотрит! — дочь сжала мою руку с такой силой, что мои пальцы онемели, а её глаза сияли ярче всех хрустальных подвесок в шикарном банкетном зале, затмевая даже ослепительные люстры. В них плескалось море восторга, бесконечного доверия и та самая, чистая, как родник, вера в чудо, которую хранят только дети и влюблённые невесты. Я смотрел. Артём, мой новый зять, в идеально сидящем, словно отлитом по его фигуре, смокинге, произносил тост...

Светило весеннее солнце, она запахнулась в ставшую свободной куртку, подхватила пакет с вещами и документами одной рукой, другой удобнее устроила ребенка и пошла.  Куда идти, не знала. Родители наотрез отказались, чтобы она забирала ребенка домой, мама требовала написать отказную. Но Таня сама была из детского дома, её мама отказалась от неё, и девушка дала себе слово, что никогда так не поступит со своим ребенком, чего бы ей это ни стоило. Она выросла в приёмной семье, папа и мама относились к ней неплохо, как к родной...

— Ты что, уходишь? Ну тогда катись куда хочешь! — бросил Виктор, не отрывая взгляда от газеты. Он даже не потрудился поднять глаза. Марина застыла на пороге кухни, сжимая в руках мокрую тряпку. Где-то за окном птицы щебетали, а в доме снова повисла тяжесть привычной боли. Они прожили вместе восемнадцать лет. Но брак давно стал фарсом: она вытирала пыль с его спортивных кубков, он же попрекал её каждым куском хлеба. — Без меня ты — никто, — процедил он, шурша страницами. — Я тебя только из жалости и держу...

Когда мы сможем переехать в ваш новый дом? напрямую спросили свёкор со свекровью. Не поняла? напряглась Арина. Ну раз уж вы всё закончили, мы решили, что скоро и нас позовёте к себе, невозмутимо пояснил Владимир Степанович. Вить, ты понимаешь, что это уже переходит все границы? Арина больше не сдерживала эмоций, тем более что муж делал вид, будто не понимает, почему она так разошлась. А может, они всё специально подстроили? Чтобы она положила несколько лет жизни на эту стройку, вложила все свои...

Бросив в ведро тряпку, Лена оперлась о подоконник. Головокружение и тошнота не давали работать. Девушка присела на стул, чтобы отдышаться. И зачем она ринулась мыть эти окна, ведь беременность буквально не давала ей жизни? Посмотрев через чистые стекла на выстиранные занавески, Лена улыбнулась. Паша должен помочь ей их потом повесить, и в доме станет уютно. Они поженились четыре месяца назад, вот и приходится наводить порядок в доме свекра. В первый день после свадьбы его жена, Тамара Петровна...

Анна стояла у широкого окна гостиной, прислонившись лбом к прохладному стеклу. За окном разворачивалась картина, от которой на ее лице появлялась мягкая, почти незаметная улыбка. Ее дочь, маленькая Лиза, стремглав неслась по зеленой лужайке, ее светлые волосы развевались на ветру, а ручки были радостно раскинуты в стороны. Девочка бежала навстречу пожилой женщине, которая неспешно шла по тропинке, согнувшись под тяжестью двух увесистых сумок. Лиза просто обожала эти долгожданные визиты — Ирина Викторовна...

– Ну, что за хлам ты тут накопила, мам? – Анна протискивалась между коробками, одной рукой поднимая волосы, чтобы не липли к лицу. В воздухе стояла вековая пыль, от которой хотелось чихнуть. – Хлам? – мама выглянула из-за лестницы, держа веник. – Это твои школьные альбомы, между прочим. А игрушки? Тоже мой хлам? Анна закатила глаза, но спорить не стала. Чердак действительно напоминал музей её детства. Игрушки с ободранной краской, школьные грамоты и та самая синяя шапка, которую она терпеть не могла...