Казбек Лихонин

Но Загорский уже и сам видел. Шли барабанщики. За ними - взвод солдат. Тускло блестели штыки. За солдатами медленно двигалось что-то мерзкое, отвратительно-страшное, высокое, как стоячий гроб и как осадный гуляй-город: черная, как смоль, колесница с высокой, тоже черной, дощатой башней. На этом сооружении стояла скамья, а на ней, высоко-высоко над людьми, так что факелы конной стражи едва достигали их ног, сидело четыре человека: трое мужчин и одна женщина. Дрожащие отблески огня падали на их лица, на серые халаты, на руки, привязанные к доске, на черные доски, висевшие у каждого на груди...

Чивьин с сомнением качал головой: - Не лезть бы нам в ту дыру. Бубновский трактир - ужасное место. А тут еще этот Иудович с его трактирными утехами. - Рискнем, Аввакумыч, любопытно. - Ну-к что ж, - вздохнул старик. - Давай рискнем. Только возьмем с собой Макара. - Что это он сказал? - спросил Алесь. - Ну, ясно, "начетчик" - это он сам... "флейты от кислой шерсти" - солдатские ружья. - А "приколоть" - это продать. А "ер-веди-он" - это по два рубля девяносто восемь копеек ружье...

годах и не желал таскать свою шкуру по грязным полям под свинцовым дождем. Большинство тоже переженилось. И началось тихое житье с хорошей едой, да питьем, да тишиной. Жена попалась покладистая, не сварливая. Да я и сам такой. Так что жили мы хорошо, по-божьи. И я начал вставать ночью, чтоб поесть, и привык к их охоте, и говорил с ними на их языке. И начал даже привыкать к их бане, хотя и не поднимался высоко на этот их ужасный полок... А вокруг выли вьюги, да заяц пятнал снег следами...

контузию... Ваше благородие, подайте на ломоть хлеба кавалеру. Солдат был страшен. Его трясло, словно при падучей. А из-за его спины тянулись новые... новые... новые руки. Переходил дорогу нищий, пораженный каким-то недугом, возможно сифилисом: нижней челюсти не было, и, как в колоколе, в темном провале болтался язык. ..Еле тащились сквозь толпу. Слева были Старые ряды. Двухэтажные, с колоннадой и куполом. У колоннады, возле "Столбов", шумела пирожная биржа...

неподвижно стоял Халимон Кирдун. Держал в руках топор, примеривался к клину, загнанному в распил. Ближе, по правую руку от Алеся, лежал со штуцером в руках Мстислав. Повернул к Алесю лицо, засветились солнечные глаза, подмигнул - Алесь улыбнулся, ибо это могла быть последняя улыбка и тому, кто уцелеет, было б больно. Загорский глянул налево. Хищно уставился на прицел штуцера Кондрат. На губах злая усмешка: сейчас дорвется. А еще дальше трое "купленных". Сноп бледен и спокоен. Михаила шарит глазами по колонне...

отрезан от родины, и нет мне туда возврата. Уже девять лет. Даже пятнадцать. Девять лет назад я понял, что в Германии мне и моим парням нечего делать, что там стало просторно для трусости, вероломства и скаредности. А мы холодны на поле боя и вскипаем, когда нам не платят. Кроме того, эти немцы называли нас зобастыми чертями и белыми неграми, хотя ни зобастых, ни альбиносов среди нас не было, а были все такие парни, что один мог отдубасить троих уроженцев колбасного края. Нам все это обрыдло, и мы подались сюда...

скатерть-самобранка лежала за занавеской. Явился чертом из табакерки и уже ставил на стол горки блинов, поливал их маслом, раскладывал на голых досках (скатерть сдернул мизинцем и швырнул в угол) ножи и вилки. На минуту исчез и поставил на стол четыре холодные бутылки. - За это - люблю, - сказал Бабкин. - А волосы все равно выдеру. Ты это по-омни. Алесь дал половому рубль - лишь поскорей бы исчез. Его мутило, он боялся, что может вырвать просто в угол. - Тут насчет этого запросто, - сказал Бабкин...

Вороны опять сорвались с башни и, недоуменно каркая, куда-то улетели. Лейб-медик повел Яновского в маленький флигель, тонувший в лопухах. Впереди у озерца прозвучал выстрел. - Что это? - вздрогнул Яновский. - Пугают лягушек, чтобы своим лиходейским кваканьем не мешали спать их королевской милости, - язвительно сказал медик. Яновскому казалось, что он бредит. И потому он лишь тогда разглядел медикуса, когда они очутились в маленькой комнатке флигеля, стены которой были почти сплошь заставлены полками...

продавший свой народ. Что-то грохнуло надо мной, и в следующий миг целый океан воды, ужасный ливень обрушился на болота и пустоши, на затерянный в лесах край. Стонали под ним ели, пригибались к земле. Он бил мне в спину, полосовал землю. Я сидел, как обезумевший, не замечая ничего. Слова лучшего из людей, услышанные мной несколько часов тому назад, звучали в ушах. "Сердце мое болит... идут, плутают, гибнут, потому что стыдно стоять... и не воскреснут после распятия... Но думаешь, всех передушили? Годы, годы впереди! Какая золотая, чарующая даль, какое будущее ожидает!...