Магомед Ренев

которого теперь на вес золота не сыщешь (край одного бокала, перед нею, был немножко отбит). Последний и единственный за весь день луч солнца пробился в окно и заиграл в стекле, зажег в нем десятки разноцветных огоньков. Хозяйка, наверное, заметила мой взгляд и сказала: - Это последние из трех приборов, которые остались от предка, Рамана Жись-Яноуского. Но ходит нелепое предание, будто это подарок ему... от короля Стаха. Сегодня она как-то оживилась, даже не казалась такой некрасивой, видимо, ей нравилась новая роль...

- Признаться, такие мысли у меня были. Возможно, я даже дал бы им волю, если б не знал, что Варона лежит раненый. - Это как раз чепуха. Почти сразу после вашего ухода он явился к столу, зеленый и мрачный, но почти трезвый. Кровопускание помогло. Он был за бинтован, как кочан капусты, были видны только нос и глаза. Дубатоук ему: "Что, хлопец, стыдно, напился как свинья, меня на дуэль вызвал, а нарвался на человека, который дал тебе взбучку?" Варона попытался улыбнуться, но от слабости пошатнулся: "Сам вижу, дядя, что я дурак...

Ресницы ее вздрогнули. - Не надо. Этот человек очень добр, он сотни раз доказывал свою преданность и верность нашему дому, он не дал Гарабурде подать ко взысканию наш вексель еще при отце и сделал это не совсем дозволенным путем: вызвал того на дуэль и сказал, что вся его родня будет вызывать Гарабурду до тех пор, пока он будет жив. Но именно поэтому я и не желаю, чтобы Дубатоук вмешивался. Он слишком горяч, мой дядюшка. Ее глаза, задумчивые и грустные, вдруг заблестели. - Пан Беларэцки, я давно хотела сказать вам что-то...

Яновский глянул на небо, которое было свидетелем его смертельного позора. - Убивайте! Я хочу смерти. Мне нельзя жить. Он возвысил голос: - Если здесь не было сегодня шляхты, если здесь были одни свиньи, то пусть хотя бы один умрет за всех. - И добавил хрипло: - Честь, живи! Ругаясь, толпу растолкал кто-то лохматый и огромный. Поднял самодельное копье. Ударили по голове. Еще! Еще! И вдруг что-то произошло. Яновский, стоя с закрытыми глазами, почувствовал, как что-то теплое прильнуло к нему...

этим человеком была, как это ни странно, женщина. Но твердости языка этой женщины могли б позавидовать и "божьи молчальники". На рогожском кладбище жила "Матка", столп веры, опора древнего благочестия, мать Пульхерия, человек неограниченной власти, осведомленная в делах земных лишь немногим меньше, чем сам вседержитель. Чивьин спросил ее косвенно, может ли он добиться благосклонности весьма могущественного в западном крае человека, и без единого вопроса, без единого слова получил благословение на этот шаг. В конце концов, он мог бы обойтись даже без этого...

народ... Мумия "царя-фараона" под гнилым снегом... Будочники со столами на головах... Слепцы под стенами Кремля. Даже наполеоновский пожар не выжег всего этого. На пепле выросло то же самое свинство, угнетение, коррупция, продажность. Куда же деваться от всего этого? Какой еще пожар потребен этому Вавилону? Женщина с метлой... Страшные стоны "бубновской дыры"... "Волчья долина" с ее трупами... Подьячие, которым отданы в руки правосудие и милосердие...

Снова упал черный удар колокола. А у Романа волосы стояли дыбом, и он тянулся к ней, а лицо плакало без слез такой скорбью, такой лаской, которую и отыскать тяжело на земле. Колокол ударил. И она протянула к человеку на телеге руки, словно к невидимому солнечному лучу: - Роман!.. Чья-то рука подхватила ее, помогла подняться. И там, наверху, ее с трепетной жадностью, нежно и осторожно схватили его обрубки, притянули к груди. Он стоял опираясь спиной о столб, стоял с перекошенными бровями...

За ними, но чуть в сторону, пополз этап. Последними освободили дорогу телеги - перевалили через канавку и со скрипом потянулись в заросли. Алесь поглядел, хорошо ли следят за солдатами (их на всякий случай связали и уложили квадратом), и пошел к узникам. Там уже вовсю шла работа. Щелканов перебирал отмычки, с молниеносной быстротой находя нужную, время от времени весело позвякивая ими. Загорский обвел глазами узников: Андрея среди них не было. И это было хорошо. Значит, его уже умыкнули хлопцы...

Она не понимала. Черная тень ползла откуда-то из угла к ней (видимо, туча наплывала на луну), она смотрела на нее, и зрачки и глаза ее расширялись, расширялись, расширялись. Вдруг ветер загрохотал где-то полуоторванным ставнем, завыл, заскулил в трубе. Это было так поразительно похоже на далекий грохот копыт дикой охоты, на нечеловеческий крик: "Раман! Раман! Выходи!" - что я содрогнулся. А она вдруг закричала, прижалась ко мне. Я ощутил ее грудь, колени под тонкой тканью, она уцепилась за меня, и я, подвластный непреодолимому желанию, прижал ее всю к себе...

И обратился ко всем: - Панове, я надеюсь на вашу честь. Мне сдается, о том, что случилось, нужно молчать. Это не делает чести Вароне - дьявол с ним, он каторги заслуживает, но это не делает чести и вам, и девушке, имя которой трепал пьяным языком этот шут... Ну, а мне тем более. Единственный, кто вел себя как мужчина, это пан Беларэцки, а он, как и положено настоящему мужчине, не будет болтать. Все согласились. И гости, видно, умели держать язык за зубами, потому что в округе никто и словом не обмолвился об этом случае...