Екатерина Бурдова

Остальные присутствующие смотрели друг другу в глаза в безмолвном изумлении при этих необычайных происшествиях; но несчастная Леокадия, увидев, что та, кого она приняла за брата дона Рафаэля, заключена в объятия, смотрела на него как на собственного мужа, и все ее надежды были осмеяны и разрушены, выскользнула из комнаты, не замеченная остальными, чье внимание было поглощено сценой вокруг кровати. Она дико бросилась на улицу, намереваясь побродить по миру, неважно куда; но едва она вышла на улицу, как дон Рафаэль хватился ее и, словно потеряв свою душу, начал тревожно расспрашивать о ней; но никто не мог сказать, что с ней стало...

Оба рыцаря мгновенно остановились и, оглядевшись, увидели, что дон Санчо спешился и обнимает свою дочь, которая вкратце рассказала ему о событиях в Барселоне. Дон Санчо собирался заключить мир между сражающимися, но в этом не было необходимости, так как он обнаружил, что они уже спешились и обнимают своих сыновей со слезами радости. Теперь у входа в долину появилось множество вооруженных людей, пеших и верхом на лошадях: это были вассалы трех рыцарей, которые пришли поддержать дело своих соответствующих лордов; но когда они увидели, как они обнимают паломников, они остановились и не знали, что и думать, пока дон Санчо вкратце не рассказал им о том, что он узнал от своей дочери...

"Что ж, - сказала наконец сомневающаяся Леокадия, - раз так предопределили Небеса, и ни я, ни кто-либо из живущих не может противиться их воле, пусть будет так, как того желают Небеса и вы, сеньор. Я беру на себя ту же власть, чтобы засвидетельствовать, с какой застенчивостью я соглашаюсь на ваши желания, не потому, что я не осознаю, что я получаю, выполняя их, но потому, что я боюсь, что, когда я буду вашим, вы будете смотреть на меня другими глазами, чем те, которыми до сих пор, возможно, вы ошибочно созерцали меня. Но как бы то ни было, быть законной женой дона Рафаэля де Вильявисенсио - это честь, которую я не могу потерять, и только этим я буду довольна...

Священник, который все еще присутствовал, пожелал, чтобы Леокадия сменила платье на платье, соответствующее ее полу, и рыцарь сразу же снабдил обеих дам красивыми нарядами из гардероба своей жены, которая была дамой из древнего дома Гранолликов, известного в этом королевстве. Милосердие тронуло хирурга, и он пожаловался, что раненый так много говорил и его не оставили в покое; но Богу было угодно, чтобы радость Марко Антонио и небольшое молчание, которое он соблюдал, были именно тем средством, которое помогло ему поправиться, так что, когда на следующий день они пришли перевязать его рану, они нашли его вне опасности, и еще через две недели он был готов к путешествию...

Наступил день, назначенный для их отъезда, и, экипированные в свои далматики и со всем необходимым, они попрощались со своим великодушным и гостеприимным другом, рыцарем доном Санчо де Кардоной, человеком самой знатной крови и лично известным; и они поклялись, что они и их потомки, которым они должны завещать это как долг, должны навсегда сохранить память об исключительных милостях, полученных от него, чтобы у них не было недостатка, по крайней мере, в чувстве благодарности, если они не смогут отплатить им каким-либо другим способом. Дон Санчо обнял их всех и сказал, что для него естественно оказывать такие или другие услуги всем, кого он знал или считал кастильскими идальго...

С того же места они обнаружили широкую долину, разделявшую два городка, и в ней под сенью оливкового дерева увидели рослого рыцаря, восседавшего на мощном коне, вооруженного сильным острым копьем и ослепительно белым щитом. Вскоре они увидели выходящих из-за оливковых деревьев двух других рыцарей, вооруженных так же и не менее доблестной наружности. Эти двое подъехали к первому и, пробыв некоторое время вместе, расстались. Первый рыцарь и один из двух других пришпорили своих лошадей и, бросившись друг на друга, как смертельные враги, начали наносить друг другу такие сильные удары, уклоняясь или парируя их с такой ловкостью, что было ясно, что они мастера в этом упражнении...

Марко Антонио, который приподнялся на одной руке, пока говорил, теперь упал без чувств. Затем вперед вышел дон Рафаэль. "Придите в себя, дорогой сеньор, - сказал он, нежно обнимая его, - и обнимите своего друга и брата, раз вы хотите, чтобы он был таким". Марко Антонио открыл глаза и, узнав дона Рафаэля, с большой теплотой обнял его. "Дорогой брат и сеньор, - сказал он, - за крайней радостью, которую я испытываю, видя вас, должно последовать соответствующее огорчение, поскольку, как говорится, после радости приходит горе; но что бы ни случилось со мной сейчас, я с удовольствием приму в обмен на счастье видеть вас"...

Тут Леокадия замолчала. Все присутствующие слушали ее в глубоком молчании и точно так же ждали ответа Марко Антонио. "Я не могу отрицать, сеньора, - сказал он, - что я знаю вас; ваш голос и ваше лицо не позволят мне сделать это. И все же я не могу отрицать, как многим я обязан тебе, как велика ценность твоих родителей и твоей собственной несравненной скромности и добродетели. Я не думаю и никогда не буду легкомысленно относиться к вам за то, что вы сделали, придя ко мне в таком обличье; напротив, я всегда буду уважать вас за это в высшей степени. Но поскольку, как вы говорите, я так близок к своему...

Теодосия слушала очень внимательно, и каждое слово, которое говорила Леокадия, пронзало ее сердце, как стрела, и в то же время терзало душу дона Рафаэля. "Если удар, который вы получили, - продолжала Леокадия, - или, скорее, то, что поразило мое сердце, не стерло из вашей памяти, сеньор Марко Антонио, образ той, кого не так давно вы называли своей славой и своим небом, вы, несомненно, должны вспомнить, кем была Леокадия, и каково было обещание, которое вы дали ей в письменном виде своей собственной рукой; вы также не можете забыть о достоинствах ее родителей, ее собственной скромности и добродетели,...

"Если бы моя судьба, прекрасная Леокадия, - сказал он, - наряду с благосклонностью судьбы, не хватило бы также в этот момент смелости раскрыть тебе тайну моей души, тогда была бы обречена на вечное забвение самая пылкая и искренняя привязанность, которая когда-либо таилась в груди влюбленного. Но чтобы не делать этого так неправильно, я возьму на себя смелость, сеньора, будь что будет, умоляю вас заметить, если ваши оскорбленные чувства позволят вам, что Марко Антонио ни в чем не имеет передо мной преимущества, кроме счастья быть любимым вами. Моя родословная так же хороша, как и его, и по богатству он не намного превосходит меня...