Кира Дмитренко

Отец никогда не пошел бы на это, — сказал Уортроп. — Не тот человек, которого я знал. — Значит, ты плохо его знал, — подытожил Кернс. — Когда я говорил про смысл в его словах, я имел в виду идею раскрыть глаза и посмотреть на то, что у нас под носом. Что теперь гадать, как Антропофаги попали сюда? Они здесь, и мы должны решить — причем решить быстро! — каким образом их истребить. — Я думал, этот вопрос решен, — сказал Кернс. — Или зачем тогда меня пригласили? — Утром я позвоню в правительственный офис, чтобы потребовать мобилизации полиции штата, — объявил Морган. — И я прикажу полностью эвакуировать город — хотя бы женщин и детей...

Я — ученый, — настаивал Уортроп. — Я иду туда, куда меня ведут факты. — Пока не затронуты твои самые глубокие чувства, которые тянут тебя назад. Давай же, Пеллинор! Неужто ты и вправду веришь в свою вздорную теорию? Антропофаги бредут по суше, но их никто не замечает. Двадцать четыре года они умудряются кормиться местным населением и производить на свет ребятишек Антропофагов. И не оставляют после себя ни улик, ни выживших людей, ни свидетелей, пока чудесным образом не появляются на пороге дома того самого человека, который их изучает и не возражает против их компании? — Но это возможно, факты говорят «за», — настаивал Доктор...

Тут Кернс перебил его: — У меня есть другое объяснение. Уортроп оторвался от карты: — Другое что? — Разумное объяснение. — С удовольствием выслушаю его, — сказал Доктор, хотя было совершенно ясно, что никакого удовольствия это ему не доставит. — Прости меня за наглость и бесцеремонность, Пеллинор, но твоя теория — это полная чушь. Накрутил, навертел, усложнил — все это бессмыслица и вздор. Наши ребята-людоеды шли сюда пешком не больше, чем я. — А у тебя что за теория? Они сели в поезд? — Это я сел в поезд, Пеллинор. Их вид транспорта был несколько более частным. — Я не понимаю, — сказал Морган...

Кернс стянул перчатки, снял шляпу, расстегнул плащ-пелерину и сбросил все это мне на руки. — Там два саквояжа, три дорожных чемодана и один большой деревянный ящик, мастер Генри, — поставил он меня в известность. — Саквояжи ты сможешь унести сам, чемоданы и ящик — не сможешь, но если добавить к стоимости проезда поощрительную сумму, кучер тебе поможет. Предлагаю чемоданы унести сразу на конюшню. А саквояжи и ящик надо будет поднять ко мне в комнату. Будьте очень осторожны с ящиком: содержимое чрезвычайно хрупкое. И чашечку чая потом — было бы воистину великолепно. Представляете, здесь в поезде не подают чай! Америка до сих пор потрясает меня своей нецивилизованностью...

Доктор понизил голос: — В доме констебль. — То есть все настолько плохо? Ну, и сколько еще народу скушали негодники с момента написания твоего письма? — Шестерых. — Шестерых? Всего за четыре дня? Очень своеобразно! — Вот именно! Для этого вида — вообще из ряда вон выходящее поведение. — И ты вполне уверен, что это — Антропофаги? — Вне всякого сомнения. Один висит у меня в подвале, если хочешь… В этот момент констебль Морган вырос в дверях библиотеки. Его круглые глаза подозрительно сощурились за стеклами очков. Кернс увидел его через плечо Доктора, и его лицо озарила ангелоподобная улыбка. Для англичанина у него были необыкновенно белые и ровные зубы...

Нет, сэр. Его звали… — Патрик, — сказал он, щелкнув пальцами. — Хотя, нет, постой, ты слишком молод, чтобы быть его сыном. И даже сыном его сына, если у него таковой имелся. — Его звали Джеймс, сэр. — Да? Ты вполне уверен, что не Бенджамин? Из-за двери послышался голос Доктора: — Кто там, Уилл Генри? Мужчина в дорожном плаще склонился ко мне и заглянул прямо в глаза, прошептав: — Скажи ему. — Но вы не представились, сэр, — заметил я. — Разве в этом есть необходимость, Уилл Генри? Он достал из кармана конверт и покрутил им у меня под носом. Я мгновенно узнал почерк — это был мой почерк. — Я знаю, что не Пеллинор написал это письмо...

«лучше его никто не справится» Он был высокого роста, выше шести футов — человек, стоявший на крыльце дома. Атлетически сложен и по-мальчишески красив. Черты его лица были приятны, длинные льняные волосы модно уложены. Глаза у него были странного серого оттенка. При комнатном освещении они казались почти черными, но позже, на дневном свету, я увидел, что они приобрели более мягкий пепельный оттенок, оттенок золы. Словно тень. Словно обшивка облицованного железом военного корабля. На нем был дорожный плащ и перчатки, сапоги для верховой езды и фетровая шляпа с узкими полями, небрежно загнутыми под углом...

Время от времени, в самом начале моей службы у Монстролога, я был уверен, что он слышит мои душераздирающие рыдания по ночам — слышит, но ничего не предпринимает. Он редко вспоминал моих родителей или ту ночь, когда они умерли. А когда вспоминал, это было скорее в целях наказания, как в ту ночь на кладбище: «Твой отец понял бы». Так что я остался еще на некоторое время с Малакки. Я взял его за руку, присев на краешек кровати, в которой скончался Алистер Уортроп. Малакки, ясно, был измучен суровыми испытаниями, выпавшими на его долю. Я уговаривал его отдохнуть, но он хотел все знать. Как мы обнаружили...

Уилл Генри, — тихо сказал он, — отведи Малакки наверх, в одну из свободных комнат. — Хорошо, сэр, — тут же ответил я. Я помог Малакки подняться, положив его руки себе на плечи. Он облокотился на меня, и, спотыкаясь, мы покинули комнату. Ноги у меня подкашивались под его весом — он все-таки был на голову выше меня. Я помог ему подняться вверх по лестнице и затащил в ближайшую спальню — комнату, где пять лет назад нашли обнаженное тело Алистера Уортропа. Я опустил Малакки на матрас, закрыл дверь и упал в кресло, чтобы перевести дух. Малакки тут же свернулся калачиком, как и отец монстролога. Его коленки упирались в подбородок...

В следующий раз потренируйся, как с этим обращаться, — отрывисто бросил он. Я положил руку на плечо Малакки — рука дрожала почти так же, как у него. Он отлепился от Доктора и упал в мои объятия, спрятав лицо у меня на груди и сотрясаясь от рыданий. Доктор с трудом поднялся на ноги, оперся о письменный стол и приложил носовой платок к ране на лбу. Лицо его было бледно и измазано кровью. Он пробормотал: — Если бы я только знал… — Вы знали достаточно, — бросил в ответ Морган. — И теперь вы должны во всем признаться, Пеллинор, во всем, или я арестую вас сегодня же, не откладывая. Доктор кивнул. Он неотрывно смотрел на несчастного Малакки Стиннета, которого я тихонько баюкал...