Эмиль Решетнев

Она отошла в сторонку, тихонько настраивая скрипку. Я видел, что дядя Джал смотрит на нее, хочет подойти, но стесняется.    Она подошла к изножью больнично-белой кровати, блистая своим черным туалетом. Я помню, как торжественно она поклонилась дедушке, прежде чем начать. Махеш смотрел на нее во все глаза; у него наверняка никогда еще не было пациента, которому играла бы на скрипке роскошно одетая дама. Папа шепнул мне на ухо, что это «Серенада» Шуберта. Я знал эту вещь — тетя Дейзи много раз играла ее дедушке. Она закрыла глаза. Я же держал свои широко открытыми, я хотел видеть и слышать все вокруг...

Шагала она очень быстро, мне пришлось бежать трусцой, чтобы не отстать. Она остановила такси, а поскольку мне деньги дали только на автобус, я предупредил ее. Она улыбнулась, сказала, что у нее есть с собой деньги, и велела шоферу ехать в «Приятную виллу».    — Но, тетя Дейзи, мы там больше не живем!    Я решил, что она впопыхах забыла про это.    — Знаю. Но мне нужно переодеться.    Я потихоньку осмотрел ее наряд: светло-коричневые брюки и бледно-желтая блуза с длинными рукавами, которые она подвернула до локтей. Я испугался, что мы задержимся, нужно ведь скорее ехать к дедушке, и сказал, что она очень красиво одета, не нужно переодеваться...

Пешком туда было далеко, я поехал на автобусе. Втиснулся в 123-й и через полчаса соскочил там, где он делает круг за музеем.    Перейти дорогу было целой проблемой — машины шли сплошным потоком, на светофор никто не обращал внимания. Но потом образовалась пробка, и я пробрался на другую сторону к «Макс Мюллер Бхавану».    Но, очутившись в здании, я растерялся — было уже после шести, все разошлись, и спросить было некого. Потом я услышал музыку — много скрипок вместе — и пошел на звук.    Так я попал туда, где шла репетиция. Приоткрыв дверь, я заглянул — большой зал, пустой и темный, но сцена освещена и тетя Дейзи сидит на сцене, на первом стуле рядом с дирижером...

Я напомнил родителям. Мама не могла взять в толк, о чем я говорю. Она понимала, что доктор хорошо сделал, предупреждая семью, но приближение конца настолько угнетало ее, что она ни о чем другом не могла думать.    — Прошу тебя, Джехангу, спроси папу, я ничего не знаю.    Папа считал, что к обещанию нельзя относиться всерьез-это было нечто вроде шутки, дедушка и скрипачка пошутили, так что вряд ли уместно ожидать, что Дейзи выполнит его. Дядя Джал был того же мнения.    — А я думаю, что дедушка серьезно говорил. И тетя Дейзи тоже, — настаивал я. — Они даже скрепили обещание рукопожатием.    — Но, Джехангла, ты же видишь, в каком состоянии дедушка? Он почти без сознания...

Сначала мы и здесь старались составить ему компанию: сидели с ним, разговаривали с ним или между собой. Иногда я готовил уроки в его комнате. Но это было уже не то. Особенно при больничной сиделке, которая все делала для дедушки. Когда дедушка услышал, что дядя Джал и мои родители обсуждают, не нанять ли сиделку на полный день, он страшно разволновался. Даже плакал и говорил: «Не надо сиделку… не надо, прошу…» По-моему, они не поняли.    Ее звали Рекха. Мама объяснила Рекхе ее обязанности, показала как именно она должна выполнять их, с соблюдением всех правил гигиены, к которым привыкли мама и дедушка...

А как же? Мне бы не хотелось быть отцом такого мерзавца. Но двоеженец оскорбил верховных священнослужителей и Панчаят, и на него подали в суд. Дело приняло такой серьезный оборот, что негодяй струсил и заявил, что готов принести формальные извинения, чтобы положить всему этому конец. Был созван Совет, на котором он должен был признать свой проступок и в знак покаяния прилюдно опозорить себя: взять пару сандалий, по одному в каждую руку, и пять раз ударить себя по голове. При всех.    — Новенькие сандалии или старые и грязные? — осведомился Мурад.    — Это не указано в решении Панчаята. Но дело...

Видя отца таким, я вспоминаю, каким он был раньше — веселым, общительным. Теперь он редко улыбается и никогда не смеется. И никогда не насвистывает, не подпевает песням по радио. Последний раз я слышал его пение, когда он пел для дедушки, в ночь перед его смертью. У нас редко включается радио — только когда отца нет дома. Когда он дома, он или молится, или читает и говорит, что музыка отвлекает его.    Мама наблюдает за ним из коридора, удовлетворенно улыбаясь, потому что все пришло в норму после ссоры из-за стрижки. Она довольна, что видит мужа за молитвой, она с готовностью приспосабливает свою жизнь к его требованиям...

Маму это огорчает, она говорит отцу, что это несправедливоНо Мурад завелся:    — Но я не понимаю, а где кончается священная территория?    — Я уже говорил тебе: у дивана.    — Но, отец, это приблизительная оценка. Так ты достигаешь лишь относительной чистоты. Я предлагаю произвести замер и нарисовать на полу линию, чтобы все мы знали где проходит граница.    Отец снова воззвал к маме:    — Наша вера-предмет насмешек для твоего сына!    — А вдруг границу у дивана нарушит нечистая муха, москит или таракан? Как ты проверишь, принимали они душ или нет? Может, поместить твою горку под колпак?    — Хватит! — Отец оттащил Мурада к противоположной стене гостиной...

Маму это огорчает, она говорит отцу, что это несправедливо — сначала Куми не давала бедному Джалу слово сказать, теперь то же самое делает он. Отец не согласен — Джал вправе говорить на любую тему, за исключением только одной.    Дядя Джал постоял с несчастным видом у дверей в гостиную. По старой привычке подправлять свой допотопный слуховой аппарат он часто дотрагивался до уха, хоть новый прибор не требовал настройки. Постояв, он возвратился к себе, не дожидаясь дальнейшего.    — Сколько тебе объяснять? — сквозь зубы проговорил отец.    — Что объяснять? — Мурад действительно не понимал, в чем дело...

Отец и Мурад сегодня опять поссорились. Теперь они ссорятся чуть не каждый день. На сей раз началось, когда после обеда Мурад вернулся из парикмахерской с модной стрижкой en brosse — клочками.    — Обязательно так коротко стричься? — спросил отец. — Стал похож на одного из этих скинхедов.    Мама попыталась предотвратить скандал. Нервно смеясь, она сказала, как забавно, поколение назад родителей возмущало, что сыновья носят слишком длинные волосы.    — Как времена меняются! Помнишь фотографию на студенческом билете, Иездаа? С волосами до плеч!    — Не преувеличивай, я тогда просто немного оброс...