Феодора Загубисундук

—Оказалось, что она сбежала,— закончила Помело.Я смогла выдохнуть. Теперь мне страстно хотелось узнать, как у нее это получилось.—Она выбрала тропу вдоль реки. На первом повороте две женщины, работавшие на поле, увидели, как она борется с Вековечным. Она смогла высвободиться, побежала к реке и, шатаясь, пошла по гладким камням, устилавшим ее дно. Вода была ей только по колено, и она, видно, думала, что сможет легко перебраться на другой берег. Но мох на камнях был скользким, а течение — быстрым, и она несколько раз упала. Река становилась глубже, и, когда она дошла до середины, вода была уже ей по бедра...

Послышался одобрительный гул.—Я скорее буду при нем слугой и носильщиком,— заметил Лу Шин.— Мне предстоит обеспечивать его местом для проживания и всем необходимым для путешествия. Но я действительно удостоен чести ему помогать. Я смогу наблюдать за мистером Бирштадтом на самых ранних этапах его работы.Отец начал оживленный разговор о разнице между американским и китайским искусством, о масляных красках и черной туши. Лу Шин разговаривал так непринужденно, будто все эти люди, большинство из которых были намного старше его, являлись его лучшими друзьями. В нужное время он говорил с учтивой почтительностью, но любой мог заметить, что стоило ему что-либо сказать — и он затмевал всех...

Мы с Золотой Голубкой составили список возможных источников существования. Она могла преподавать английский и китайский, а я — организовывать для приезжих экскурсии, открывающие им «тайны Шанхая». Мы оставляли объявления в американских магазинах, в клубах, на стенах рядом с американским консульством. В свободное время я ходила по картинным галереям, пытаясь найти пейзаж с тяжелыми дождевыми тучами, неширокой горной долиной и горами на заднем плане. Каждый день мы бродили по улицам Международного сеттльмента и искали место, где можем предложить свои услуги, и обещали друг другу не сдаваться, несмотря на постоянно растущее число жителей Шанхая — их стало больше миллиона, как говорил Даннер...

Мы стояли с ним в самом дальнем углу зала Бельмонт, в бывшей гостиной покровителя гильдии оперных певцов, где имели обыкновение собираться во время антракта влиятельнейшие фигуры. Джефф с победным видом увел Артура Гавертона-Гамильтона в бар, предоставив Джулиану принять всю мою ярость в одиночку.— Тебе не помешало бы сказать мне о нем, — сказала я, сильно понизив голос. — Ты должен бы все же побольше мне доверять.— Я доверяю тебе, Кейт. Разумеется, доверяю. Просто мне не хотелось огорчать тебя. Я…— Подумать только, брат Флоренс! Обитает здесь, на Манхэттене. И он — один из вас. Скажи-ка, ты вообще...

–Отлично!– Маргарет тут же просияла, а ее ярко-голубые глаза зажглись на испещренном морщинами лице, словно два фонарика.– Ну и как тебе сам лэрд, как называют в наших краях помещиков?–Он очень… мил. Да, был очень обходителен в разговоре со мной,– промямлила я.– Честно говоря, я ожидала увидеть совсем другого человека,– добавила я торопливо, надеясь в глубине души, что не выдала своего смущения краской на лице.– Думала увидеть человека гораздо старше. Такого лысого толстячка с объемным животом, безошибочно выдающим пристрастие к виски.–Даже так?– весело рассмеялась Маргарет, видно, прочитав все мои мысли...

Да, вот это был цех! Разве можно было его сравнить с маминой «Гунчой», например? Даже чирчикский Химкомбинат, где я когда-то побывал на экскурсии, поблек в моих глазах. В зрелище этом была своеобразная красота, ощущение мощи, которая всегда волнует при взгляде на хорошо организованную коллективную человеческую деятельность. Если, конечно, в ней нет признаков подневольности, насилия… Впрочем, могучие танковые колонны или кавалеристы, мчащиеся в атаку, или ряды солдат со штыками наперевес тоже волнуют зрителей. А ведь они несут смерть…Хотя непривычные впечатления просто-таки обрушились на меня, я в этом огромном цехе почти сразу заметил роботов...

Очерк Мавриной и произведения Хемингуэя были теми координатами, в которых существовал читатель “Журналиста”. Их объединение в одном номере выглядело органично. В рисунках Мавриной отсутствовали пафос и напор, свойственные национализму. Они были частью русской культуры в той степени, в какой русская культура была частью европейской. И суздальские церкви, и “Слово о полку Игореве” привлекали прежде всего не национальной аутентичностью, а своей неразрывной связью с европейской культурой, частью которой они и являлись. Возможное противопоставление подсознательно снимал Егор: то, что составляло особенности национальной культуры, как раз и делало ее частью культуры европейской...

–Я прекрасно знаю, кто это, Тигги. Но не понимаю вашей реакции на этот вполне безобидный снимок.–Вначале вы встречались с Майей, потом перебросились на Электру, а теперь вот обхаживаете меня! Простите, но лично я считаю это… не просто чем-то странным, а в какой-то мере даже неестественным.–Тигги, но нельзя же быть настолько наивной! Ради всего святого! Вы же знаете, как может желтая пресса преподнести на своих страницах даже самую невинную дружбу и, в случае чего, тут же слепить из нее какой-нибудь роковой роман в духе Ричарда Бартона и Лиз Тейлор. Я же вполне открыто говорил вам о том, что знаком и с Майей, и с Электрой...

Именно так и случилось со всеми нами.Директор маминой фабрики был человек, видимо, неплохой. К тому же терять одну из лучших работниц ему ой как не хотелось! Он маму и к себе много раз вызывал, и в цех к ней прибегал. «Ты что, с ума сошла? Такую страну покидаешь! Тебя же орденом наградили, у тебя – слава, ты – наша гордость! А фабрика? Бросишь фабрику, где столько лет проработала? Ведь мы твоя семья»… Ну, и прочее в том же роде. К попыткам пробудить в маме патриотизм директор добавлял вполне практические и заманчивые обещания: премиальные, сверхурочные, словом, всяческие прибавки к зарплате. Но мама оставалась тверда...