Мысли вслух

Лестница жизни По лестнице карабкаюсь наверх, Все выше, выше, чтоб достать до неба. А рядом – сотни, тысячи других Соревнование устроили под небом. Толкаются, злословят, молча ждут, Когда пролеты вдруг пересекутся, Целуются, смеются и поют, Боятся, что вот-вот сорвутся. Так каждодневно двигаясь вперед, Мы забываем все, что было прежде. А за пролетом – новый поворот. И нет уж сил, но есть еще надежда. Летняя ночь. По звездочкам-ступенькам крадется тихо ночь, Невидимый сверчок настраивает скрипку, Луна лицо умыла, как девица, точь-в-точь, И собралась на ретро-вечеринку. Сверчок настроил скрипку, ударили литавры, Квакушки в мелководье запели громко джаз. Ночь на ступеньках звездных читает тихо мантры, И прячутся влюбленные от посторонних глаз. Луна танцует с тучами, флиртует с фонарями, Подмигивает окнам под музыку сверчка. Плывут ночные мантры над речкой и полями, И дремлет где-то ива у старого ручья. Умолк сверчок, квакушки уснули на болоте, Луна свой лик прикрыла вуалью облаков. На небе появилась полоска позолоты. И тихо ночь уходит по звездам в свой альков. Ночь без тебя Рассыпалось солнце на тысячу звезд, Чтоб утром собраться в рассвет на полнеба. Я знаю, назад ты уже не придешь, И я не зову тебя, где бы ты ни был. Быть может, ты там, на далекой звезде Мерцаешь в ночи, подавая мне знаки. А звезд очень много, и так высоки… Не знаю, в каком ты созвездии даже А звезды смеются, играют со мной, Рисуя на небе картинки из мифов, За тучами прячутся вместе с лун

О классике Мы классиков почти что не читаем, Считаем тратой времени пустой. Жизнь современную они не знают. Ну, скажем тот же Пушкин, Лермонтов, Толстой… Ну, несравнимы рэперы и Ленский, Печорин – ну, совсем не детектив. Толстой своими романами исполинскими От книгочтения отвадит молодых. Стихи еще, пожалуй, любим и романсы. (Какая прелесть, что их еще поют! Вы не примите, что пишу, за хулиганство, Я классику читаю и люблю.) Мы все живем, не строим параллели, А между тем герои книг живут средь нас. И если бы мы только захотели, Увидели бы их и в профиль, и в анфас. А сколько среди нас Обломовых и Штольцев!.. Раскольниковы есть и Хлестаков… Элен вы встретите среди экскортниц, А жизнь попортить может и Ноздрев. Про Плюшкиных молчу. Прости их, Боже. Вот Господин из Сан-Франциско тут как тут. Мы Мармеладовых на шоу видим тоже, А Чичиковы как теперь живут!!! Перечислять героев можно бесконечно. Сменился век, «а воз и ныне там». На то она и классика, что вечна! Читайте классику, друзья! Бог в помощь Вам… Нам классики дают на всё ответы, Нам расшифровывают коды бытия. Ищите в книгах мудрые советы, Пока под Солнцем вертится Земля.

Просто стихи Далекое прошлое, здравствуй. Куда от тебя убежать? Ты всей моей памятью властвуешь, Захочешь – все вспомню опять. Ты мне не даешь расслабиться, Грехи мои ворошишь. И хочется мне на пяльцах Свой вышитый путь перешить. Вот там бы я отпустила, А здесь – любила б сильней, Еще через стежку – забыла И выгнала б боль за дверь. И снова б опять отпускала, Любила б, жалела, гнала… Устала я, прошлое, очень устала… Догнало зачем ты меня? Ты знаешь: умоюсь слезами, Прощения буду просить, Бессонными злым ночами Подушку свою теребить. Прошу: уходи безвозвратно, Пусть будет уход твой тих. И усмехнувшись сладко, Оно превратилось в стих. Сердце А на сердце так тихо-тихо. Колокольчик куда-то спрятали. И часы приумолкли, не слышно, И дожди за окошком заплакали. Сердце думает в напряжении, Как мне жить, с кем дружить, в чем каяться. В пустоте, словно спрятанный маятник, Оно мечется, оно мается. По какой дорожке нетоптаной Предстоит идти мне до старости? И стучит оно тихо, безропотно В предвкушении вечной радости.

Виктор Пелевин «Чапаев и Пустота» Чапаев и пустота. Осталось послевкусие. Но как-то сразу не определить, Ты пил вино ил водку без закуски, А может, ты во сне и просто хочешь пить. Ты проживаешь книгу в двух мирах: «Век нынешний и век минувший». И зачатую трудно разобрать, В котором жизнь реальнее и проще. Здесь Петр пустота – чапаевский боец, И в то же время он пациент больницы. Котовский – интересный, подозрительный субъект, А Анна порою кажется божественной царицей. Чапаев здесь реальней, как никто, Совсем не тот, кого в кино мы видим: Интеллигент, умен, красив… и всё ж, Такое чувство, что он на мир обижен. Наш Пустота в «реальном» мире не один. С ним личности, достойные признанья: Шварцнейгер и Мария – из фильмов двух в один – И мозг с трудом выносит такое испытание. Ведет нас автор и за пределы бытия, Мы с Пустотой, как с Данте, в загробном мире, Точнее, в филиале, где война Всех вместе в своем мире утопила. Здесь нет врагов, здесь воины одни. Имеет власть над ними Юнгерн, из баронов. И мысли здесь буддистские сильны, Что все вернутся в мир в обличье новом. Двойная личность, Юнг, психиатрия… А рядом – эшелон, бойцы, комдив… Герой наш в двух мирах и в двух стихиях, Судьбу и сердце на части разделил. Тут залпом не прочтешь, лишь с расстановкой, Чтоб пережить одну из двух реалий: То ты поэт или боец с винтовкой, А может, просто человек с фантазией. Сплошная пустота везде, во всем – Та к о романе высказался автор. Но остается послевкусие притом И роза желтая – … о

Фредрик Бакман «Вторая жизнь Уве» У каждого, наверно, есть такой сосед: Ругает новое, политику и прочее, Ворчит, когда заставлен весь подъезд. Ну, что же, скажем, старость – дело-то обычное. Они консервативны. Смена мест, Вещей, привычек неприемлема. Для них порядок, он один для всех, А нарушения мир разрушают медленно. Таков и Уве, шведский обыватель, Угрюмый и ворчливый, как медведь. Считает он себя немножечко предателем, Что вот никак не может умереть. Жизнь без жены – сплошное наказание. Поход на кладбище с цветами здесь не в счет. А тут еще соседка по незнанию, А может, специально жизнь его перевернет. Вези ее в больницу с мужем, дочерью, Хозяйничает в доме…Боже упаси! А он опять ворчит, ругается т прочее, Но уступает ей, о чем ни попроси. Так день за днем, откладывая смерть, Он незаметно обретает смысл жизни: Ну кто еще научит этих неумех Все лучшее ценить из прошлой жизни? Кто их научит вешать полки и карниз, Наладит им велосипед, починит крышу? Кто станет дедушкой для милых и чужих, Соседа не позволит увезти в приют-больницу? Кто приютит бездомного кота, Ворча, ругаясь, вспоминая прошлое? Так незаметно жизнь его прошла. А в памяти осталось лишь хорошее. P.S. Я плакала, смеялась, размышляла: Простая жизнь, такая, как у всех. Таких, как Уве, по миру разбросало, Найдете рядом вы его портрет. Цените старичков, они не вечны. Их поддержать, дать шанс на жизнь – для нас пустяк. Ведь молодость, она не бесконечна. Жизнь никогда не повернется вспять.

Грегори Дэвид Робертс «Шантарам» Пути Господни неисповедимы. Судьба записана на небесах. Не все желанья наши исполнимы, Но все равно мы «плаваем» в мечтах. Мечтал ли Ли в Бомбее оказаться, Когда весь мир открыл охоту на его? Но жизнь – рулетка, надо нам признаться, А обрести себя в Бомбее нелегко. Но Ли себя нашел. С открытым сердцем Вдохнул он запах новых перемен. В Бомбее сразу все его заметили, И жизнь перевернулась вся в один момент. Роман читать легко, в нем много света. Прабакер, жители деревни и трущоб – Они для Ли друзья, счастливые, как дети, Хотя ничто не защитит их от невзгод. Ли – доктор, друг, контрабандист и пленник. Он падает на дно и вновь стремится вверх. Но принципам своим, в какой бы роли ни был, не изменит, И этим вызывает уважение у всех. Любовь и ненависть, сомненья и догадки, Потеря близких, мафия, война – Все принимает близко к сердцу, не играет в прятки. У каждого поступка была своя цена. Как было больно сознавать свои ошибки, Узнать, что был обманут, и не раз… Но никогда ни перед кем не падал низко, Не выставлял он свою душу напоказ. Уже раскрыты тайны, уже ясна дорога, Уже любовь и дружба расселись по углам. Но сердце тянет к людям, его манят трущобы, Лишь здесь любовь и верность читается в глазах. Всё в жизни испытавший, Ли стал своим в Бомбее, Влюбленный в древний город, открытый всем ветрам, Он знает его тайны, он стал теперь мудрее. История изгнанника в романе «Шантарам». P.S. Стихи для души О жалости Жалости в глазах не хочу ничье

Алексей Иванов «Золото бунта» Алексей Иванов. Восемнадцатый век. Пугачевский разгром, полстраны охвативший. Центр целой вселенной, как всегда, - человек, Справедливость в глуши отыскать вдруг решивший. Восемнадцатый век – век жестокий и злой, Не принять его всем, в нашу жизнь не вплетается. Если ты против всех – это значит, чужой, И с дороги убрать все другие стараются. Наш герой очень смел, он идет напролом. Вся тайга перед ним – карта с белыми пятнами. А река Чусовая – его отчий дом, Со своим жёстким нравом и смертельными перекатами. Чтоб пройти все пороги, здесь мало удачи одной. Чтоб добиться признания, имени здесь недостаточно. Чтоб сберечь свою честь, чтоб вернуться домой, Нужно кровью омыться чужой и себя не жалеть без остаточка. Здесь соседствуют рядом шаманство и вера, Здесь любовь и покорность уживаются с оргией и колдовством. Здесь не встретить закон, власть тайги беспредельна. Ну а золото бунта не может вернуться обычным путём. Наш герой не из тех, кто мосты за собою сжигает. Он умеет быть другом, прячет в сердце любовь и тоску. Только больно читать, что он стольких безвинных людей убивает Лишь затем, чтоб себя утвердить и вернуть честь и имя отцу. Восемнадцатый век- век жестокий, понять его трудно. Пугачевское золото будоражит людские умы. Над рекой Чусовой поднимается утро, И с надеждою смотрят вперед смелые люди тайги. P.S. Стихи для души О творчестве Когда моя рука нашла свое перо, На белую бумагу выспались строчки. И стало так спокойно и легк

Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери» Собор парижский Нотер-Дам... Еще Гюго читал его страницы. Ему он посвятил неистовый роман, Воззвел в величие любовь, не знающей границы. Когда читаешь книгу в первый раз, Ты ловишь лишь сюжет, объятый страстью, А сам собор – лишь декорация, мираж, И на его подмостках рвутся к власти. Владеют городом, сознанием людей, Вгоняя в страх неистовой молитвой. А Квазимодо – страж и будто бы злодей, Готов на всё, как воин перед битвой. Как всё переплелось: любовь и власть, Богатство, бедность, страсти, наговоры. И весь Париж у стен собора может пасть, Но нет защитников у самого собора. Но ведь роман собору посвящен, Где каждая стена, виток – отдельные страницы, И в каждом завитке Гюго читает лица, Ушедших в никуда за ветхостью времен. Ах, Нотер-Дам! – как восхищается Гюго Сюжетами, что вырезаны в камне! Средневековый мастер знал их тайны, А мы, увы, не видим ничего… Вот что увидим мы, роман перечитав. И страсти все окажутся лишь драмой. А сам собор – мужчина или дама - Никак не должен в глубине веков пропасть. P.S. Собор парижский Нотер Дам прекрасный… Гюго тебя прославил, не иначе. Жаль, если труд его - тебя спасти – напрасный, Ведь в современном мире ты почти ничто не значишь…

Кристиан Ханна «Соловей» О войне я почти не читаю, И фильмы, увы, не смотрю. То кажется, все уже знаю. То кажется, вместе с героем умру. Подарки на день рождения… Что может быть книги милей? Из книг о войне – исключение: В руках у меня «Соловей». Да, перевод с английского, И автор – Кристин Ханна. И место – Франция тридцать девятого, И главный герой – война. А кто Соловей? – вы спросите. - Прекраснейшая Изабель Девчонка- бунтарка, «кость в семье», С фамилией Россиньоль. Война в Европе другая, Мы почти не знаем о ней. Но и там, как могли, воевали, И была среди них Соловей. Девчонка спасала летчиков, Всех тех, кто бомбил Париж. Пиринеи – горы для мальчиков, Но Соловей покорила и их. 27 переходов в Испанию – Десятки и сотни людей. И каждый поход – незнание: Вернешься живой или нет? Сестра Мориак была тихая, Боялась насилия, боялась за дочь. Но война и с нее спросила, Чем может она помочь. Еврейские дети – боль Франции, Сгоняли в концлагерь и их. Средь этой чудовищной депортации Виана спасала живых. Любовь и война, честь и предательство Соседствуют рядом, так было всегда. Война не щадит никого – доказательство Найдете вы там, где нашла его я. Россиньоль – Соловей, это так переводится. И песни его о любви К земле, где живешь, к храму, где молятся, К дому, где близкие люди твои.