Гелена Малова

Доживая свой век, мужчина стал часто задумываться о том, что прожил жизнь совсем не так, как ему того бы хотелось. Ничего особенного в своей жизни не сделал, да что уж, даже семью так и не завел. Не сделал он этого потому что считал себя не таким как все...

В тот же день художник ехал на извозчике, Дзержинский в автомобиле - большом и старомодном. Автомобиль был открытый, Дзержинский ехал один - сидел рядом с шофером и читал сложенную "Правду". Улицу переходили войска, и ждать пришлось долго. Извозчичий жеребец выплясывал рядом с машиной и горячился, бил подковами по булыжной мостовой. Художник видел, как Дзержинский поднял от газеты голову, как он пальцами поправил фуражку и как стал смотреть на жеребца - сначала с удивлением, потом любуясь, как он...

Не только надеемся, но уверены. Разведка показала, - ваши войска стоят лагерем на Ходынском поле; сколько их там? Горсточка? У нас есть спирт, мы взяли две цистерны, это не так уж мало. Наши люди этим спиртом вчера и сегодня торговали и притом чрезвычайно дешево. По не-бы-вало дешевым ценам, так сказать, - себе в убыток. Кроме того, - прошу не забывать, - нынче канун Ивана Купалы, кое-кто из ваших по этому случаю отпущен восвояси. Ну-с... есть у нас артиллерия, есть снаряды... Со стаканом коньяку в руке он остановился против Дзержинского, самоуверенный, розовый...

- Ну да! Вы же не только народный комиссар путей сообщения, вы еще и чекист - гроза всех контриков на свете. Дзержинский серьезно и вопросительно взглянул на Верейко. - Старый спец - вот и боится, - пояснил свою мысль Верейко. - Не понимает, что такое критика. - Но он честный человек! - сказал Дзержинский. - Я знаю всю его жизнь. Честный и преданный нам человек. Сазонов отвечал на вопросы долго и подробно. Дзержинский больше не подал ни одной реплики. Во время перерыва он подошел к Сазонову и негромко спросил его, помнит ли он восемнадцатый год в Перми...

Дзержинский не умел отдыхать. Не умел лечиться. Эмиграция была для него сущей мукой - в буквальном смысле этого слова. Не выносящий никакой патетики, он писал: "Я не могу наладить связь... вижу, что другого выхода нет - придется самому ехать туда, иначе постоянная непрерывная мука. Мы совершенно оторваны. Я так работать не могу - лучше даже провал..." И он возвращается, несмотря на реальную опасность провала, в самый "огонь борьбы". Он руководит комиссией, которая ведет следствие по делу лиц, подозреваемых в провокациях...

- Только минуту, - попросил художник. Позировать ему было некогда; позируя, он чувствовал себя неловко, но он видел, как мучается художник, и жалел его. - Ну, давайте, я специально для вас посижу, - предложил он однажды, - хотите? Только недолго. Как надо сидеть? Рассердился и тотчас же засмеялся: - Беда мне с вами. Зазвонил телефон. Дзержинский взял трубку, долго слушал молча, потом заговорил: - Все это враки, - сказал он, - вздор, несерьезная чепуха. Я вчера сам был на городской станции в этом...

- Так, - сказал Дзержинский. - Что же у вас тут делается на станции, а? Начальник молчал. Большой, сильной ладонью он поглаживал отворот шинели и смотрел на Дзержинского в упор. - Можно подумать, что у вас тут просто какая-то организация саботажников и негодяев, - сказал Дзержинский, - что вы нарочно не отправляете крепежный лес в Донецкий бассейн. - Нет уж, - сказал начальник станции. - Так ведь вы могли потратить один вагон леса и отправить эшелон... Ведь голова же у вас есть на плечах? Ведь...

"Несомненно, что не абстрактное желание власти, не политическая карьера, а искреннее убеждение в том, что зло должно быть уничтожено во благо человечества и народов, сделало из подобных людей революционеров". НАЧАЛЬНИК СТАНЦИИ Выходя из кабинета, чтобы ехать на вокзал, он поднял воротник шинели, поглядел в заиндевевшее окно и спросил: - Холодно сегодня? - Девятнадцать градусов, - ответил секретарь. Дзержинский поежился и вышел. Внизу, вместо автомобиля, стояли санки с облезлой волчьей полостью...

НАРОДНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ На маленьком полустанке вагон загнали в тупик. Мимо прогромыхал тяжелый состав с красноармейцами. В одной теплушке дверь была открыта, там у железной печки сидели красноармейцы и пели печальную песню. Дзержинский проводил взглядом состав и медленно пошел по путям. Вечерело. Был плохой день - ветреный, с желто-бурыми тучами, с дождем. Беспокойный, тоскливый день. На западе стлался дым: горела панская усадьба. Возле станции росло несколько ветел и берез; там кричали вороны. Дзержинский дошел до станции, поежился, огляделся...

- Как почему? - За что вы ее арестовали? - опять спросил Феликс Эдмундович. - За что, почему, на каком основании? - Я арестовал ее, товарищ Дзержинский, на том основании, что она пришла узнать о своем брате. - Ну? - И я... - И вы? - И я... ее... задержал. - Так, - сказал Дзержинский, - так. Дайте мне дело, на основании которого эта гражданка арестована... - Она спрашивала о своем брате... - начал было молодой чекист. - Я слышал, но мне нужно основание... - Ее брат арестован. - Довольно, - сказал Дзержинский...

Не только надеемся, но уверены. Разведка показала, - ваши войска стоят лагерем на Ходынском поле; сколько их там? Горсточка? У нас есть спирт, мы взяли две цистерны, это не так уж мало. Наши люди этим спиртом вчера и сегодня торговали и притом чрезвычайно дешево. По не-бы-вало дешевым ценам, так сказать, - себе в убыток. Кроме того, - прошу не забывать, - нынче канун Ивана Купалы, кое-кто из ваших по этому случаю отпущен восвояси. Ну-с... есть у нас артиллерия, есть снаряды... Со стаканом коньяку в руке он остановился против Дзержинского, самоуверенный, розовый...