ОКУЛУС

Сон разума рождает чудовищ. Я живу словно на автопилоте и мои мысли словно слепые летучие мыши мечутся, махая беспорядочно своими мягкими крыльями. Они сталкиваются и в испуге порождают еще больше хаоса. Полагать, что беспорядочный клубок их кожистых, когтистых крыльев, мягких тушек и дьявольских рожиц есть реальность, будет не просто ошибкой, а камнем Сизифа, обрекающего вновь того тащить его на вершину понимания происходящего. Самое мрачное в этом то, что другого пути нет и мы постоянно вглядываемся в мельтешение творений ночи пытаясь разглядеть высший смысл или знаки судьбы...

Жизнь не дает расслабиться, но сейчас на душе спокойно. Просто так сложилось, что наушники отсекают агрессивный звуковой спектр, в котором превалирует бьющий фонтаном сгусток энергии по имени Матвей. Наталья, пытаясь его успокоить, чтобы он заснул, щекочет его пяточки, и он в полудреме, сопротивляясь что-то бурчит, но вскоре сдается и засыпает. В ушах у меня играет легкий джаз и мое обманчивое спокойствие подобно равновесию на лезвии ножа. Мне уже и самому кажется, что уже ничто не сможет мне помешать насладится сеансом воцарившейся гармонии...

Был вечер и в иллюминаторе с трудом, сквозь густой туман и дождь, виднелись огни города. После дикого пронизывающего холода Зайсана мы оказались в теплой гостеприимной Алма-Ате. Было что-то около ноля, одновременно шел снег и моросил дождь. Густые хлопья мягко опускались на наши потяжелевшие от влаги шинели. Мы озирались по сторонам и неожиданно у меня невольно мелькнула мысль, как хорошо бы было остаться здесь не возвращаясь в промерзший мрачный Зайсан. Столица Казахстана сверкала и переливалась всеми огнями...

Однажды я наконец попал в каморку картографа. Сам картограф, закаленный боец, официально был в госпитале. А я должен был стать его стажером, но пока для ознакомления, как его приемника отвели в его берлогу в штабе отряда. Она находилась в конце коридора за неприметной дверью. Длинное узкое напоминающее пенал помещение метра полтора, два на четыре с высоким потолком. Одна стена была свободна, вдоль неё стояло лишь пара стульев. У другой стены стояли в ряд столы с подвешенными над ними шкафами...

Мне уже за сорок, а поводов для оптимизма у меня все меньше и меньше. А когда то, я был полон уверенности, что все наладится и все сложится хорошо. Но с годами я больше убеждаюсь, что в моей жизни смысла не больше, чем в жизни моего отца, умершего в шестьдесят два года от рака. Тогда я думал, что уж в моей жизни будет больше смысла чем в его. Что он оставил после себя? Несчастную вдову, мою мать, хлебнувшую лиха в этом браке. Двоих сыновей, малолетнюю дочь и нажитое годами добро которое оказалось похеренным гребаной чумой перестройки, доконавшей СССР и нашу семью...

Ух! Как же долго я не писал! Мозги, отвыкшие от этого упражнения, напоминают плохо смазанный механизм. Он со скрипом трогается и проворачивая все свои тронутые ржой шестерни, медленно начиная движение. Дальше, шестерни начинаются двигаться плавнее, все убыстряя свое вращение. Жаль только, что завода пружины слишком мало, чтобы продолжать движение достаточно долго, чтобы из этого вышло что-то путное. Я все время нахожу повод, чтобы этот удивительный Механизм, к сожалению, не становящийся новее, запускать как можно реже...