Стих и Ямб

Тарахтит бензопила, отгрызает часть ствола. Режет цепью не иначе, как по маслу нож горячий. Без нажима и вполсилы, в воздухе мука опилок. Полминуты и готов, коротыш для колки дров. Полетел в собратьев ложе, треснула кора, как кожа. Отскочил мячом в кусты, весь в лохмотьях бересты. Тут проказник и шалун, попадает под колун. В центр удар. Трещит сучок. Повторенье, слышно - чпок...

Кончился Осени - Золушки бал. Золота блеск в одночасье пропал. Серое небо, свинцовые тучи, воду на землю им лить не наскучит. Сеют дожди, всë промокло до нитки. Мокрые даже в капусте улитки. Апокалипсис дождя, он для всех. Мокрая липа и мокрый орех. В бочке для стока, воды через край. Мокрая баня и мокрый сарай. Дождь барабанит в оставленный таз. Импровизация. Осени джаз. Белым пятном, оживляя весь двор, светится новый, "с иголки", забор. А ведь недавно тепло и покой, были у Осени той золотой...

Чистое небо, воздух морозный, ярко мерцают холодные звëзды. Звëзды рассыпались ярким горохом, им как секунды земная эпоха. Те небожители в угольной тьме, видели всë, что прошло на Земле. Помнят великие вехи и даты. Видят меня, я в посёлке Лопаты. Маленький я и бездонная вечность, голову кружит небес бесконечность. Жëлтый, рассеянный свет фонаря, что на сарай прилепился, горя. Двор освещает, забор из досОк, мантии тьмы вырывая кусок...

Осенний лес встречает духом прели. Глазам от ярких красок нелегко. Вот дятел звонко поработал дрелью и звуки ветерок относит далеко. Скрипит сосна, как скрипка Паганини, так жалобно, надрывно, тяжело, как будто надломилась в сердцевине и трещина ползëт коварным злом. Брусника огоньками в мху зелëном, скрывается под палою листвой. Мошка роит летучим батальоном, обычный исполняя танец свой. Ель-великан лежит, как павший воин, земля с корнями поднята щитом...

Он шëл в потоке пассажиров в наше плацкартное купе и костылями выделялся в толпе. Высокий парень, под два метра. Открытый взгляд. Но пол стопы отрезал сталью снаряд. И в сердце мне укор кольнул тупой иголкой, когда с постелью он завис над верхней полкой. Что низ, что верх, едино всë для бюрократа и равнодушия поток накрыл солдата...

Бомжи не попадают в Рай? У них грехов пудовы гири. Они - изгои в этом мире и часто переходят край. Границ моральных и законов, их нарушать им так знакомо, когда внутри царит раздрай. Пусть в грязи тело пребывает и может же такое быть, что грязь к душе не прилипает, а их таких не нам судить. Не нам судить, ведь мы пристрастны, и предрассудками полны...

Волосы - смоль и прорези глаз. Голоса тембр, что волнует всех нас. В голосе удаль, надежда, тоска. Нерв в нëм натянут струной от колка. Вверх подбородок упрямый поднят. Строчки стихов, словно пули летят. Пулями строчки вонзаются в зал. Рифов гитарных короткий запал. Нужные струны души достают, эти слова про удачу в бою. Видишь ты этот отчаянный бой...

Дождик мелкий сеет. Туман над Енисеем. Небо серое, под цвет мышиной шубы. Катятся игриво, волны у залива. Им не докучает ветер грубый. Левый берег в дымке. Утки- невидимки. Кряком нарушают тишину. От реки прохлада. Это то, что надо, "плавленному" мозгу моему. Дождик месит воду. Остывает воздух. Город студит раскалëнные дома. Пëс в нирване дремлет, возле будки древней...

Я ищу могилу друга. Трудно вспомнить, Димка, где ты? Как в тайге хожу по кругу, все почти забыв приметы. Долго не был на погосте. Ты прости меня, дружище. А теперь, пришедши в гости, не найду твоë "жилище". Помню про беседку рядом, про деревья у дороги. Но туда, куда не надо, вновь меня приводят ноги. Вот скамейка, сяду с краю, рядом слышно пенье птицы. В памяти перебираю, нашей юности страницы. Как же молоды мы были, бесшабашные студенты. Как смеялись и чудили, пиво взяв, сбежавши с "ленты"...