Дон Оттавио

На гладкий, лаковый анфас миниатюрной девицы в черном с двумя задорными косичками легла золотистая трапеция солнца из мелькающего заброшенными городскими пейзажами окна. Она прищурилась и опустила слегка голову, после чего прислонилась упругой щекой к стеклу и прикрыла глаза. Беленькие нити спускались, как змейки, от блестящих капельками пота ее ушей вниз, к небольшому рюкзаку. Пожилой мужчина в белой, в мелкую сине-черную полоску сидел напротив, положив руку на порожек окна и глядел через костлявое плечо...

Весь день, вот уже до седьмого часа, я бездельничал. Слово "прокрастинация" как будто уравнивает меня со всеми прочими людьми, занимающимися тем же самым, но оно точно определяет род моих сегодняшних занятий. А ведь утром было предостаточно времени... О чем-то я тревожился, в чем-то сомневался, думал, как добыть денег, которые я обещал родителям, и которые им нужны. Потом пытался отвлечься, между тем как отвлекаться если куда и надо, так в работу, тогда она получается хорошо. Только теперь я приступаю к работе...

До отъезда в лагерь, куда я устроился на две смены вожатым - устроился ради денег - остается четыре дня. Сегодня я последний раз выхожу на работу в квесты, куда я вернулся на пару недель, чтобы перехватить немного денег перед отъездом. Деньги. Я думаю только о том, как бы добыть их уже полтора месяца. Кажется, что вот - они есть, но пройдет месяц-другой - и ничего не будет. Деньги мне нужны, чтобы жить самому, отдавать что-то родителям, кроме того, я хочу себе новый телефон и удерживаюсь уже весьма долгое время от того, чтобы взять его в рассрочку, или оформить кредитную карту, которую один из банков мне любезно предлагает, с соблазнительной регулярностью повышая кредитный лимит...

Едва познакомившись с человеком, мы, собирая и накапливая разрозненные сведения, все же не принимаем их всерьез, допуская, что завтра узнаем что-то такое, что опровергнет некоторые из них. Мы готовы к любому повороту и лишь неосознанно ждем, что изменчивая сущность незнакомца однажды себя проявит, полагая, что эта сущность все же неизменна, и что мы просто пока «не узнали человека». Мы привыкли думать, что за всеми защитными механизмами имеется сам человек, его «душа», «личность». Но эту «личность» создаем мы сами, как сами же создаем гениев, ибо нуждаемся в образце для подражания, да и надо ведь о чем-то в интеллектуальном обществе говорить...

В длинной аудитории высокие окна закрыты светлыми полосами жалюзи. Полосы колышутся и сквозь прорехи между них на матовые тёмно-коричневые поверхности длинных, соединенных со скамейками, парт, на раскрытые тетради, на предплечья, закрытые рукавами, или на обнаженные кисти рук ложатся плавающие долгие блики. Лектор – худой мужчина лет сорока в шерстяном сером костюме, под которым темная рубашка из очень плотного материала и шерстяная жилетка в разрезе которой серый галстук. Шея тонкая и морщинистая, лицо бледное и овальное, черные волосы густы по бокам черепа и на затылке...

Мои родители были уверены, что все делают для моего блага. Одним из таких дел было и строительство дачи – авантюра, в которую они ввязались, я же их не остановил. Денег на покупку участка еще они смогли собрать, но на возведение дома, даже самого скромного уже не хватало никак. Поэтому родители мои взяли кредит. Одного кредита оказалось мало, так что пришлось брать еще и еще (как это бывает, каждый следующий кредит гасит предшествующий и еще тысяч триста-четыреста остается). По итогу дача, конечно,...

Возле метро продают всякие мелочи: цветы, овощи, зелень, часики, расчески, вязаные носки, игрушки, майки и футболки, снова цветы. Торговки сидят длинным не очень ровным рядком. Возле старушки, продающей пучки увядшего лука, стоит низенький столик, уставленный вазами, в зеленоватой и душной воде которых чего только нет. Над вазами сказочные облака астр, тюльпанов, роз и георгинов млеют на солнце. Люди все больше проходят и останавливаются нечасто. Шумят голоса, белеют разных оттенков обнаженные плечи, локти, шеи, голени...

От ромашек шел густой травянистый запах, словно сено, словно в поле. На даче. Букетик полевых цветов. Раньше они уезжали на целую неделю, и так привыкаешь… Он каждое утро рано вставал и приносил иногда, особенно в первые дни. Она просыпалась, а на подушке лежал уже небольшой букетик, перетянутые травинкой стебли. Такой приятный сюрприз! А сам он улыбался и взахлеб рассказывал, как ходил и собирал – нравятся? Вот, старался, ноги себе исколол. Он повторял это, любуясь у нее из рук букетом, когда они сидели на веранде все вместе, пили густой чай с травами, а за обедом он постоянно поворачивался и...

Тяжеловесная музыка стучит в ушах. Стены дрожат от ее ударов. Мальчик стоит возле дверей, опираясь спиной на холодную стену. Подпирает стену, как насмешливо заметила вожатая. Он уныло глядит на танцующих, но избегает смотреть на извивающегося в каких-то припадках диджея и совсем боится смотреть на вожатую, которой девятнадцать лет, так что она совсем взрослая, почти как учительница в школе. Она хочет, чтобы он тоже танцевал, как другие ребята. Ребятам очень весело. Они тоже все взрослые, потому что совсем не стесняются, а мальчики обнимают девочек...

То был небольшой зал, и на возвышении посредине я увидел черный рояль и несколько пультов вокруг. Публика только собиралась. Я, в своей не слишком новой одежде, постарался спрятаться в какой-нибудь угол, и мне удалось найти один, откуда я мог все прекрасно видеть, а на меня никто почти не обращал внимания. Зал заполнялся. Мужчины в серых костюмах под руку с женщинами в блестящих платьях занимали кресла, молодые же люди и девушки почти все стояли. Я с радостью отметил двух приятелей, одетых даже хуже меня...

Пожилая женщина в серо-зеленой шали, висевшей на худых ее плечах, желтых высохших руках, несла свое утомленное годами тело позади мальчика лет двенадцати, являвшего собой совершенную противоположность спутнице своей. Мальчик был упитан. На голове его была кепка с широким плоским козырьком, которая казалась больше самой головы. Обут он был в очень крупные и яркие кроссовки на толстой светящейся подошве. Мешковатые сочно-синие штаны облегали его толстые ляжки, а плотная грудь его и живот скрывались под бордовой футболкой, очень свободной, на которой спереди изображены были цифры «74». На шее мальчик имел массивную золотую цепь...

Он никогда не бывал в других странах, никогда не ездил никуда отдыхать. У него не было на это денег. Он не умел откладывать и инвестировать, впрочем, инвестировать ему было особенно нечего. Он не имел высокооплачиваемой работы, он работал… Впрочем, даже стыдно называть должность его. Он не имел в своем подчинении никого, но сам как будто всегда был у кого-то в подчинении. От него что-то требовали, он что-то выполнял. Он не имел просторной квартиры, ютясь в студии. Он питался скверно и часто болел, но не лечился в хороших частных клиниках. Он не смотрел футбол, не играл в шахматы, почти не читал книг...