Рассказы "Любовь и судьбы"

— Андрюша, джинсы в стирку отправлять буду! — крикнула я из ванной, но ответа не услышала. Муж уже ушёл в гараж возиться со своим старым BMW. Привычно проверила карманы — мелочь, чеки, обрывок какой-то записки. И вдруг пальцы нащупали что-то холодное, металлическое. Я достала маленькую бархатную коробочку, какие бывают в ювелирных магазинах. Неужели сюрприз для меня? — мелькнула первая мысль. Но когда я открыла коробочку, сердце ухнуло вниз. Внутри лежало обручальное кольцо — тонкое, изящное, явно женское...

— Он у тебя временно. Ну чего ты кипятишься? — голос Марины звучал как обычно беззаботно, словно речь шла о поливке цветов, а не о том, что её парень уже третью неделю живёт в моей квартире. Я слышу шаги в ванной. Мужской голос напевает что-то под душем. Это не сон. Это моя квартира. Та самая, за которую я плачу ипотеку уже шестой год — 52 тысячи рублей каждый месяц в «ВТБ». Те самые 38 квадратных метров на седьмом этаже новостройки в Мытищах, которые стали моей гордостью и единственным по-настоящему своим местом на земле...

— Я ж для тебя старался! Смотри — теперь красиво! — голос Сергея звучал так восторженно, словно он только что подарил мне новую жизнь. Я стояла в дверях нашей квартиры и не могла поверить глазам. Стерильное белое пространство, серые стены, новая мебель. Где мое кресло? Где книги? — Сереж, а где мои книги? — Сдал в макулатуру, — ответил он небрежно. — Получил три тысячи. Пошли на столик из Италии. Макулатура. Двадцать лет моей жизни. Мои записи на полях. Закладки с памятными датами. — А бабушкино кресло? — Твое кресло? Ну, Лена, ну не музей же здесь! Мы в XXI веке живём! — он развел руками...

— Мам, ты не против? Тут просто... тесновато. Я застыла с чашкой кофе в руках, не понимая, о чём он говорит. Алёша стоял в дверях кухни, переминался с ноги на ногу, как в детстве, когда просил что-то важное. За его спиной маячила Даша — высокая, стройная, с длинными волосами цвета спелой пшеницы. Три месяца назад он привёл её домой со словами: «Познакомься, это моя девушка». Теперь она жила у нас. — О чём ты? — спросила я, хотя в глубине души уже понимала. — Ну... — он почесал затылок. — Бабушка одна живёт в Подольске, в большом доме...

— Ты же говорила: «лишнее всё». Вот и избавился от лишнего. Он стоял в дверях, будто герой, спасший семью от микроволновки. А я смотрела на пустую кухню — и чувствовала, что продана. За сорок тысяч рублей. С доплатой за унижение. Игорь опирался на косяк с тем выражением лица, которое я научилась ненавидеть за последние два года. Смесь вызова и самодовольства. Словно он только что совершил подвиг, а не украл мою жизнь по частям. Я стояла посреди кухни и медленно поворачивала голову, пытаясь осознать масштаб происшедшего...

Он подарил треть нашей квартиры своей бывшей жене. Просто так. Потому что ей тяжело. — Ты же говорила — она ничего не значит. Вот я и оформил часть на неё, — Виктор разворачивал документы на кухонном столе, будто показывал мне счёт за коммунальные услуги. — Так будет спокойнее. Дарственная. На бывшую. На треть нашей квартиры. Я смотрела на печати, подписи, штампы и чувствовала, как в тебя вкололи ледяной бетон. Молча. Без анестезии. Галина Викторовна Сомова — её имя стояло в документах на недвижимость, которую мы покупали вместе пять лет назад...

— Я просто зашла цветы полить, — сказала свекровь, стоя у моей плиты с половником в руке. А я — в халате и с мокрой головой — поняла, что в моём доме я гостья. Людмила Викторовна орудовала в моей любимой кастрюле, на столе красовались пакеты из «Пятёрочки», а воздух пропитался её тяжёлыми духами. Запах, который теперь означал одно: моё пространство захвачено. — Людмила Викторовна, — я сделала глубокий вдох, стараясь не сорваться, — мы же договаривались, что вы будете предупреждать о визитах. — А я и предупредила! — она обернулась, размахивая половником...

На пороге стоял человек, которого я не звала. Но пустила. Потому что «он же семья». — Ну поживёт чуть-чуть. Он же семья, — сказал Игорь, поднимая тяжёлый рюкзак брата с порога нашей прихожей. Я стояла в халате, сжимая в руке деревянную ложку. За спиной пригорала каша, но я не могла пошевелиться. Сергей, младший брат моего мужа, стоял на пороге с заспанным лицом и запахом табака от мятой куртки. Чуть-чуть — это сколько? — хотела спросить я, но промолчала. За двадцать два года брака я привыкла молчать, когда Игорь принимал решения за нас двоих...

— Она мне больше не нужна, — сказал Андрей про стиральную машину. А прозвучало так, будто про меня. Он стоял в дверном проёме моей ванной комнаты спустя три месяца после того, как ушёл. Руки дрожали, когда я открыла ему дверь — не от волнения, а от злости. За эти месяцы я отвыкла от его голоса в доме. — Ты серьёзно? — голос срывается на высокой ноте. Сердце колотится так, что кажется, он слышит. — Ты уходишь к другой женщине, а теперь пришёл за бытовой техникой? Андрей не поднял глаз. Пятьдесят четыре года, седые виски, которые я когда-то считала благородными...

— Он купил этот дом. А ты в нём просто жила, — произнесла Галина Петровна, свекровь, стоя на пороге моей спальни и оглядывая комнату оценивающим взглядом. — Теперь пора освободить чужую жилплощадь. Рядом с ней стоял мужчина в тёмном костюме с папкой документов под мышкой. Юрист. Они вошли без стука, используя запасные ключи, которые Андрей когда-то дал своей матери «на всякий случай». Случай наступил через два месяца после его похорон. — Мама Галя, мы можем поговорить на кухне? — я попыталась сохранить спокойствие, хотя внутри всё дрожало...

— Катя, открой. Ты же моя семья, я всё понял. Голос Андрея дрожал через дверь. Я замерла с чашкой кофе в руках. Наша квартира на Сокольниках. Восемь лет ипотеки. Сорок три тысячи каждый месяц. Я в эту квартиру всю себя вложила. Каждую копейку. Каждый нерв. — Катюша, пожалуйста. Я принёс твои любимые пионы. Пионы в декабре? Сердце ёкнуло. Он помнил, что я люблю пионы. Но откуда зимой? Наверное, в дорогом салоне на Тверской, где один букет стоит как наша недельная еда втроём. Я подошла к глазку. Андрей стоял на коленях прямо на грязном коврике, прижимая к груди огромный букет белых пионов...

5— Он мёртв, а ты всё равно не жена, — сказала свекровь, когда я переступила порог квартиры, где прожила семнадцать лет. Я осталась на пороге чужой квартиры, где прожила полжизни. Валентина Петровна стояла в прихожей — сухая, как осенний лист, в чёрном платье и с такими же чёрными глазами. За её спиной маячила золовка Светлана, всегда готовая поддержать мать одним своим присутствием. — Я пришла за вещами, — тихо сказала я, снимая туфли. Привычка. За семнадцать лет эта квартира стала мне домом больше, чем родительская...