Хотим дождей

Я шел по набережной. Туман тополиного пуха кружился в воздухе, словно воспоминания – легкие и навязчивые. На мне белая рубашка с короткими рукавами, черные брюки со стрелкой. Волосы я расчесал влево, отчего челка ниспадала аккуратно на лоб. Я шел навстречу к двоюродному брату, который учился в мед училище. Мы с ним часто общались... Я увидел вдали трех девушек, и в одной из них я узнал ее – принцессу ту, что жила в моих мечтах. Она шла ко мне, одетая в белую блузку и короткую юбку, которая открывала изящные ножки, она смеялась и о чем-то разговаривала с подругами. Пока они приближались, мой взгляд был пристально прикован к ней, выискивая в памяти каждый штрих, каждую деталь образа, ставшего наваждением. И когда мы поравнялись, она, все с тем же непрекращающимся, заливным, смеющимся взглядом черных глаз, посмотрела на меня. И мы поприветствовали друг друга. Да, это была она – принцесса Гелиума Дея, Торрис. Ее образ мелькал передо мной с пятого класса. И с тех пор в каждой встреченной мне девушке я искал ее – дочь Барсума. И вот, она прошла, передо мной, реальная, живущая… и такая далекая... В ту весну, я учился на третьем курсе колледжа. Как миновала неделя, после встречи с принцессой, учительница по экономике предложила нам: "Есть желающие вскопать мне огород, три сотки, а я вам поставлю оценку без экзамена?" Мой сосед по парте Рома поднял руку, и я тоже согласился. В выходные мы усердно работали на огороде, в то время как преподавательница наблюдала за нами из окна второго этажа своего дома. Рома не умолкал, рассказывая разные истории из своей жизни. — Сегодня я отнял у Любы проездной и доехал на нём, — хвастливо заявил Рома и ухмыльнулся. — Кто такая Люба? — поинтересовался я. — Это племянница нашей хозяйки, она живёт через стенку. И тогда мне захотелось познакомиться с этой загадочной соседкой Ромы... В начале лета преподавательница заполняла журнал годовыми оценками. Дойдя до фамилии Ромы в списке учеников, она произнесла: — Тартыев, четыре. Где же он? – она оглядела класс. — Он сегодня отсутствует, – сообщила староста Настя. — Передайте ему, — сказала учительница. — Я обязательно передам, – неожиданно для самого себя вызвался я. Я почувствовал, что должен непременно навестить Рому.

На мне хрустела свежая, как первый снег, рубашка, а брюки со стрелками, острыми, как бритва, казались продолжением моей целеустремленности. Я держал в руках подарок – медвежонка-футболиста, который умеет петь. Какой счастливый день! Какой счастливый я и песенка моя. Мы – поколение Миллениума. Скоро, совсем скоро мы возьмем бразды правления государством в свои руки, станем его новой элитой. А тогда… мне было всего семнадцать, 2003 год. Я снимал квартиру. Хозяйка – полная женщина, прожившая всю жизнь на севере, где умер ее муж. С ней ютился – сын-неудачник, прикованный к экрану телевизора. Мой приют – пятикомнатная обитель, где под одной крышей проживала компания из семи душ. Наша спальня – просторная, но тесная для четверых. Мое ложе – ближайшее к двери. Под боком – неугомонный Даня Абрикосов, "человек-оркестр", чей язык без устали выплескивал потоки слов. Я завидовал его общительности, его способности видеть красоту в каждой детали, даже в дисках иномарки, промелькнувшей на горизонте после учебы. Однажды он стащил у хозяйки с холодильника холодец, за что его побил наш самбист Гриша Колодин. Они – Даня, Гриша и Гена – три верных друга, родом из одной деревни, вместе постигающие азы строительного мастерства в фазанке. С ними же жил их земляк, молчаливый Курсун, отшельником обитающий в соседней каморке, где одиноко стояли две кровати. С парнями мы чуть ли не каждый вечер ходили в парк, где как охотники за удачей знакомились с девушками. Веселье лилось рекой, искры смеха взлетали в ночное небо...

Командир по рации вызвал меня. — Тайга, неси чёрненькие. — Принял, — ответил я. Время — восьмой час. Батарейки на рации хватало на сутки. Утром мы ходили менять их на заряженные. Я сел на скамейку, пока зашнуровывал берцы. Во дворе нашего дома взорвались выстрелы от АГС. Рядом стоял Кот. Он сказал. — Опять они стреляют. Видно, рацию прослушивают. Я выскочил на улицу. Если АГС разок стрельнул, то вторые выстрелы упадут на ту же точку секунд через пять. За это время я должен успеть проскочить зону обстрела. Дом командира от меня находился в семистах метрах вниз по улице. Он сидел в доме и разговаривал по тапику. Командир взвода Барс пришел к нам недавно из разведроты. У него был краповый берет. Через неделю, как его перевели к нам, впервые поговорив с командиром роты, он решил после задачи перевестись обратно к себе в разведку. У разведчиков был блат, они могли спокойно переводиться в любое подразделение и обратно. — Это по вам стреляли? — Да, походу, они рацию прослушивают, каждую точку по позывным знают. — Тогда переходим на запасной. — Вот, — командир достал с тумбы бумажки. — Нужно заполнить. Я подошёл поближе. — Фамилию, имя, отчество всех, кто у тебя на точке есть, здесь заполнишь, тут — номера телефонов родственников, жены. Срочно нужно сделать сегодня до обеда. Ко всяким странностям мы привыкли, но не могли понять, откуда кому на ум приходит собирать такие данные. Я вернулся к себе, по одному опросил своих на точке. Я интуитивно почувствовал, будет лучше, если я сам отнесу журнал командиру. Но я тут же махнул рукой на эту мысль. И позже ушел в дом, оставив листы с данными на наблюдательном посту. Я заснул в спальне, занавесив окно покрывалом. Проснулся перед обедом. Собрался идти в сарай. Как по двору стал стрелять АГС. В этот раз выстрелы ложились короткими интервалами, в три секунды. Враз взрывалось по три снаряда. Они ложились в шахматном порядке вокруг дома: слева, справа, и последний выстрел попал на крышу и взорвался почти рядом со мной, оглушив меня на левое ухо. И сразу же затрещал костёр. Поначалу я не понял что произошло. Затем вышел на звук в коридор. Увидел, как в проёме потолка, через который поднимаются на крышу, горит огонь. Я вернулся в спальню. Было желание погасить огонь, выбраться на улицу (в гараже есть фляга с водой), поставить лестницу и затушить пожар, спасти дом, к которому я уже привык. И столько событий уже связывали меня с ним. И я хотел после войны вернуться, увидеть его хозяев. Может, просто издалека посмотреть на них или рассказать им, как мы здесь жили. Хозяина дома забрали со двора, когда он управлялся, прямо в рабочей одежде. Хозяйка мне приснилась. В доме я спал всего две ночи. Во вторую мне приснились хозяева этого дома. Я лежал на кровати. Автомат был заряжен и поставлен на предохранитель, он лежал дулом в сторону закрытой двери. Когда я спал, загорелся свет, ко мне в комнату зашёл мужчина. Я поднял оружие, хотел его застрелить, но сдержался, он попятился, я подошёл к выходу, одел обувь и сказал ему: "Мы ничего не трогали, если у вас будут претензии, то позвоните". Тогда из зала вышла женщина со светлыми волосами в красном платье с горошинами. Она сказала: "Нам нужен газовый балон, не знаете, где можно купить?". Я проснулся и понял, что дом скоро сгорит. Я не стал рисковать. Вышел в коридор, повернул налево в зал, где в шкафу со стеклянными дверцами стояла икона Богородицы, рядом лежала большая синяя книга — молитвослов. Я сунул его в сборник, поскольку не понимал, как я смогу дальше жить без него. Это всё, что у меня на тот момент было. Моя услада, отдушина, возможность ненамного покинуть жестокий мир. Мы сидели в сарае. Огонь гудел, из окон вырывались клубы дыма. Дом горел три дня. Кот рассказал, что агсники начали стрельбу, в тот момент когда командир пришел за списком.

Алфёровское кладбище зимой 2008 года – не место для отдыха. Морозный ветер щиплет щёки, а похоронный конвейер крутится без конца. Мы копаем, закапываем, а катафалк уже везёт следующего клиента. Тринадцатый сектор – наш "офис". Вот красный гроб стоит на табуретках, бабушка-одуванчик спит внутри, родственники столпились вокруг – рыдают, крестятся. А когда дело дошло до спуска гроба в могилу, мужики вспоминают о том, что их мучает радикулит, и хватаются за больные спины. А нам текущий курс рубля играет на руку. – Тысяча! – кричит Растишка, подмигивая. – Только за деньги спускаем. Старенькая бабушка, сестра покойной, открывает кошелёк и достаёт последнюю купюру. И вот мы уже "герои дня", несущие гроб, а в карманах – кладбищенские деньги, пахнущие землёй и чем-то ещё… – Зато не в офисе сидим, – философски замечает Растишка после похорон, откупоривая вторую бутылку. А я думаю: блин, ведь это только начало. В тот день я чуть не обделался, когда зашёл к себе домой. Вижу кромешную тьму, силуэты стола, стула, и на нём – будто бы сидит труп! Но нет, включил свет, а это Растишка, худой как жердь, с сигаретой в зубах. – Чё, испугался? – хрипло засмеялся он, доставая из-под стола бутылку дешёвого вискаря. Мы давим третью бутылку за день. Мне нравилось с ним болтать. Мы были молодыми, Растишке восемнадцать, мне двадцать один. Мы верили в светлое будущее, где все могилы будут нашими. Растишка мечтал дожить до того дня, когда проснёшься утром и все конторы города приглашают тебя копать у них. И он сидит в кресле в халате, выбирает себе могилку… А я копил деньги на лес, ещё мечтал уметь впадать в анабиоз, чтобы закопал могилу, затем выкопал следующую. Когда уже смеркается, идёт снег и мороз крепчает. Нужно переодеваться, спускаться вниз до остановки, ждать автобус. Утром опять на горку подниматься. Проще было бы, как рептилии, застыть до утра и оттаивать с первыми лучами солнца. Иногда мне казалось, что мы не просто копаем могилы, а строим целый город! В каждом взмахе лопаты была своя поэзия, свой ритм. Мы были землекопами-художниками, перерывшими поле. Год за годом наш город рос...