Хотим дождей

И вот Дебуа, весь в предвкушении долгожданной свободы, стоит посреди вокзального перона. Пахнет вокзалом – смесью свежих носков, пережаренных пирожков и надеждой, которая почему-то всегда пахнет именно так. Хочется выть, но он вовремя вспоминает уроки цинизма, полученные в темнице. "Жалеть себя – для слабаков," – бормочет Дебуа, и внимательно изучает окружающую действительность. Вокруг кипит жизнь. Толпы людей, как муравьи, снуют туда-сюда, таща свои чемоданы, сумки, мечты и, конечно же, тревоги. Кто-то плачет, кто-то смеётся, кто-то просто пялится в телефон. Всё как в старые добрые времена, до заключения. И тут он замечает Анну. Она стоит у газетного киоска, в боевой готовности. Глаза горят, губы поджаты, в руках свежий выпуск "Желтой Прессы" – оружие массового поражения в её умелых руках. Дебуа моментально понимает, что "не позвонила в этот день" – это ещё мягко сказано. Она, скорее всего, уже успела выдать ему несколько виртуальных оплеух, разнести в пух и прах все планы на совместное будущее и… (судя по выражению лица) уже ищет кого-то, чтобы переключиться на него. Дебуа решает подойти. Медленно, но уверенно. Как сапёр, который идёт к бомбе, зная, что она может рвануть в любой момент. – Привет, – говорит он, стараясь придать голосу максимально нейтральное выражение. Анна поднимает глаза. И тут Дебуа понимает, что "Желтая Пресса" – это только прикрытие. Настоящее оружие – её взгляд. В нём смешались гнев, разочарование, удивление и… нежность? Да, да, именно она. Нежная, как удар по лицу. – Где ты шлялся? – спрашивает Анна, и он понимает, что пора включать режим "прогнозирование настроений". – Эээ… – говорит Дебуа, лихорадочно перебирая в голове все известные признаки. – Было сложно… очень сложно… Она вздыхает. Этот вздох – как приговор. Но Дебуа не сдаётся. – Ты знаешь, я много думал о нас… – продолжает он, стараясь попасть в нужную тональность. – О наших отношениях… О том, как мы друг друга… Любим, ценим! Да, ценим! Анна кривит губы в подобии улыбки. Вот оно – признак номер один. "Она ещё не убила меня", – делает Дебуа пометку в голове. – Знаешь, – говорит он, уже чувствуя, как уверенность возвращается. – Я понял, что ты – моя шахта. Моя… работа! Которая иногда взрывается, но без которой мне скучно. Анна хмыкает. Признак номер два – "Мне нравится, когда ты начинаешь нести чушь". – Ну, пойдём, – говорит она, берёт Дебуа под руку, и они направляются к выходу. Солнце бьёт в глаза, заставляя щуриться. Анна крепче сжимает ручку чемодана на колесиках. Веревка с мылом внутри уже не кажется тяжелее, чем была на самом деле. "Сначала таблетки, потом веревка," – вспомнила Анна мысли проносившиеся раннее в её голове. Дебуа выдыхает. Экзамен сдан. Пока что. Но это только начало. Впереди… Жизнь. С её бесконечными перипетиями, и Анной, которая, как и предсказывалось, всегда будет его главной… загадкой. Но, чёрт возьми, такой загадкой, которую интересно разгадывать!

Репост

И вот тут, уже на пороге новой жизни, не счастливой, а просто жизни, я понимаю: поезд ушел, а я застрял. И что самое смешное, я больше не хочу ни счастья, ни помощи. Хочу хорошо выспаться, поесть что-нибудь необычное и почитать американского хоррора. Может, эту историю, но уже про мою новую жизнь. В которой я, разумеется, никогда не забуду, что некогда был горой и про меня не сложат легенд. Но больше ничего. Завтра новый закат, затем рассвет. Адаптироваться. Послать – никак нельзя. Стоит внедриться. Пусть оставят меня в покое. Никакой жалости, никакой жертвы.

В тот год нас готовили к штурмам вместе с "Вагнерами". Сказали, что идем тройками: одну группу уничтожают, на смену ей идет следующая, и так до тех пор, пока у противника не закончатся патроны. Хитрая тактика, но отнюдь не утешительная. Душа ликовала: "Ура, мы скоро умрем!", а тело, сволочь, чуяло, что будет больно. В таком состоянии я читал «Над пропастью во ржи» Сэлинджера и, тем не менее, осилил его. На штурм в итоге нас не отправили – сказали, что не готовы. Мы поехали по прямому назначению: охранять кукурузное поле. Вот так я осилил Сэлинджера, попав под настроение.

Каждый день до шести утра мы ходили на точку сброса. Однажды принесли гуманитарную помощь – целый мешок обуви: кроссовки и летние берцы. Но этот мешок никто не трогал, никому он не был нужен, хотя обувь была необходима. Я ходил в старых, рваных кедах. Когда взорвали наш дом, я проснулся и выбежал лишь в тапочках. А на следующий день нашел какие-то рваные кеды и ходил в них, пока не попался на глаза комбату. Он меня отругал, спросил: «Где твои берцы?» Я сказал, что сгорели. Он спросил: «Теперь вопрос – почему ты спал не в берцах?». Потом сказал, чтобы я переговорил с командиром, чтобы он срочно выслал мне берцы. Когда я сообщил командиру приказ комбата, тот мне посоветовал не попадаться на глаза комбату. Командир напряг старшину, чтобы он достал берцы. А старшина не смог найти обувь и ему пришлось купить их за свой счет. Он отправил берцы вместе с гуманитарной машиной. В ночь, когда буханка приехала в Антище, её сожгли. Вместе с моими берцами и БК. Старшине пришлось во второй раз покупать обувь. Вот теперь в мешке лежали берцы и кроссовки. Мы достали одну и понюхали. Обувь воняла, поскольку была б/у, видать, пацанов попросили отдать на передний край ненужные кроссовки и берцы. Из нас к ним никто не притронулся. Мешок сиротливо стоял, прислоненный к березе, никому не нужный. Мы с утра пошли на точку сброса встретить людей. Неделю еду никто не носил. Пока мы сидели в тени, пришли солдаты с соседнего полка. Лохматые, бородатые, они искали еду. Из еды ничего не было. Зато они увидели мешок. Их было шестеро. Они высыпали мешок на землю, потрогали, посмотрели: обувь целая, не рваная, подумаешь, вонючая. Они ее даже и не нюхали. И все забрали. Чему я очень сильно удивился.

Когда он проглотил таблетку, выписанную доктором. Не ожидал такого эффекта! Он будто расцвел, стал общительным до неприличия. В магазине чуть не подрался из-за сдачи с пятитысячки – гормоны радости, видимо, уже в полную силу работали. И знаете, в тот момент он не чувствовал себя таким уж одиноким. И прямо у кассы, среди коробок с чипсами и жвачками, он увидел ее. Красавица на шесть миллионов! Немка, такая изящная, целеустремленная... Он словно провалился, пропал, забыл обо всем. Думаете, судьба? Может быть, в этом огромном космосе она предназначена ему? Или он просто сошел с ума от одной таблетки? Он всё время вспоминал ее фары и улыбку... — Такая уверенная, такая сильная! И какой у нее бампер!!! — восхищался он. — Я бы хотел быть рядом, поддержать, защитить. Может, поискать ее в БМВ-клубах? Или на выставках? Но как же глупо. Да и что я ей скажу? "Привет, я влюбился"? Забыть? Нет, не могу. Она слишком сильно запала мне в душу. И вот на следующий день он снова увидел ее на перекрестке. Хотел подойти, познакомиться... Но остановился. Зачем калечить чью-то судьбу? Это как брак по принуждению. Пусть мир будет прекрасным. Он продолжил путь, одинокий странник, подобный Чеширскому Коту. Никому не нужный, ни к кому не привязанный. Дни текли размеренно, словно месяц отпуска в любимом крае. Счастливый май... Но он знал, что эта идиллия временна. Немка из БМВ – его любовь. Каждое утро он встречал её на остановке, провожал взглядом. — Она так близко... Как мне из пепла построить к ней мост? — спрашивал себя. Наверное, потому что он каждый день думал о ней, она стала сниться. Снова и снова. Они то фигуры, ищущие звезд, то звезды, падающие с неба... Они летели сквозь облака, напоминающие слои полупрозрачных шелковых занавесок. Проносились мимо звезд, которые оказались лишь мигающими пикселями на бесконечном экране. Это было так нереально, как и сам полет. Они смеялись воздушными нотами. Его бьющееся сердце и колкий блеск ее глаз говорил о том, что они никогда не состарятся, никогда не устанут. Но он знал, что это Страна Иллюзий. И в тот момент, когда он это понял, его сердце, которое, он думал, было сделано из льда, вдруг треснуло. Мед стал горьким. Лед – ледяным. Он открыл глаза. Комната, полная мерцающих огней, исчезла. Осталась только его маленькая, не слишком уютная, но его собственная комната. Немки из БМВ не было рядом. Вместо нее на столе лежал сложенный лист бумаги. На нем было напечатано: "Ты можешь продолжать играть в игру. А можешь открыть глаза. И выйти. Только учти: выход из Страны Иллюзий — это не дверь. Это момент, когда ты перестаешь спать и начинаешь жить.

Шёл я с рюкзаком за спиной, неспешно, вразвалочку. Рюкзак полный консервов – тяжелый. Парни вперед ушли далеко, я отстал. Иду по тропе, которая прилегает к краю дороги. Дорога же петляет сквозь деревню с разбитыми домами: покореженные заборы в дырках, битые окна. Из некоторых выглядывают на ветру занавески, а другие завалены мешками с песком – можно определить, какие жилые, а какие нет. Но противник руководствуется своим известным алгоритмом. Каждую ночь прилетает «Баба Яга» и разбирает по несколько строений. Об этом говорит чёрный дым вдали. Иду как обычно, никого не трогаю – до опасной зоны, где могут подстрелить, ещё не дошёл. Вижу цыгана на велосипеде, по шоссе педаль крутит. Спрашиваю: — Вам тушёнки надо? Он останавливается, говорит: — Если есть, одну банку дай. Достаю рюкзак. — На восемьдесят первый дом подойдёшь, — просит он. — Давайте лучше здесь дам, — говорю я. Достаю три банки, подхожу к цыгану, он слезает с велосипеда. Берёт банки, суёт в мешок. Дальше идем вдвоём и разговариваем про Путина и про Советский Союз. На следующее утро выхожу из своего дома, – вижу цыгана у ворот, разговаривает с лопоухим дедом маленького роста. Я к цыгану подхожу. Хочу сказать ему, что у нас муки полно, а цыган опережает меня: — Иди с Богом! Я на секунду рот разинул, осмысливал смысл сказанного. Вчера мы с цыганом так откровенно поговорили о политике, сегодня что случилось? Видно дело в лопоухом деде. И скорее всего он работает на неприятеля. Я намек понял, молча ушел. Через неделю лопоухий дед зашёл к нам в ограду. Мы сидели в сарае, издалека крикнул: — Парни! Мы открыли дверь и увидели деда, стоящего у ворот, в футболке и шортах. Подходит поближе, спрашивает: — Не хотите самогонки? Я нашёл, выпить не с кем. — На службе нам нельзя. — отказались мы. — Может, чуть-чуть? — настаивает он. — Нельзя! — не соглашаемся. — Пошли, — обращается он к Дику. — Я варенье дам. Дик ушёл с дедом. Через десять минут вернулся, принёс трёхлитровую коричневую банку мёда и две банки смородинового варенья. Я сразу почувствовал неладное. Я открыл банку, попробовал мёд, он оказался горьким на вкус, будто в него полынь добавили. — Отравленный. — Да ну я сам выбирал. Да и банки запечатаны, крышки ржавые, — возразил Дик. На следующий день у меня ужасно болела голова. Парни меня не слушали, ели варенье. Я сгорал со стыда, от мысли, что они помрут, а я выживу. Потом кто-то подкинул в соседний сарай записку на картонке "крысы валите домой к детям". Мы гадали, кто же его написал, кто-то культурный. Возможно что дед или та баба, что орала на солдат. Три дня назад на колонке, что находилась во дворе дома, недалеко от нас, собрались под деревом бородатые парни с Востока. Они только зашли в деревню и ждали указаний по рации. Как пришла полная женщина с мужиком. Закричала на бородачей: — Вы куда квадроцикл дели? А ну возвращайте! Парни робко замялись: — Мы не брали. — Как не брали, а кто тогда взял! — кричала она. Мы с Китом как раз вылезли с сарая, тащили лист железа, чтобы им защитить крышу нашего гаража. Я встал ступором, Кит сказал мне: «Иди, иди, пусть орет. Хрен на нее». Женщина заорала снова: — А кто ваш командир? Парни в ответ промолчали. — А ну пошли отсюда! Что с ними стоять? — обратилась женщина к своему спутнику. Она швырнула пустые ведра на землю. Мы подумали на эту женщину, по любому кто-то из местных работает на врага. Не зря они в Россию не хотят идти. Говорят: «Здесь наша земля, никуда мы отсюда не уйдем». Вскоре у деда дом сгорел, попала восьмидесятка мина. А ту женщину ранило в живот.

Мы несли продукты в рюкзаках до точки сброса. Оттуда их забирали другие курьеры со взводов. Мы высыпали продукты на землю и делили на три кучи. Точка сброса находилась в зарослях кустарников, сквозь которые были вытоптаны тропинки. Осколок от минометного снаряда снес верхушки, поломал ветки. Сюда за едой подбегали ежики, появлялись толстые сурки. Пока мы ждали "ходунков". К нам подошла цыганка, лет сорока, в черном платке, в длинном платье, лицо худенькое, темное. "Мальчишки, дайте сигареты," - сказала она. Порох, дал ей одну. Она попросила: "Дайте, пожалуйста, пачку, нас много без курева сидим". Порох ответил: "У нас у самих мало осталось". Цыганка говорит: "А давай я тебе погадаю, за сигареты". Порох кивнул. Она взяла его за руку и сказала: Друзья вокруг, в глазах лишь интерес, Доверием твоим питают лес. Утрата болью сердце обожгла, И тень тоски на душу пролегла. Богатство в руки скоро упадет, И служба вверх как птица унесет. Домой вернешься, жив и невредим... Порох спросил: "А как домой вернусь?" Цыганка сказала: "Вернешься живым, здоровым, с победой!" Она торжественно взмахнула рукой и широко улыбнулась. Порох обрадовался. А Дед Космос, наш старший, решил тоже погадать. Спрашивает цыганку: "А мне тоже можешь погадать?" Глаза у женщины заблестели, она взяла его руку и говорит: Обиды близких – горький яд, В душе твоей палят. Доверчив ты, как будто лист, И ветерком легко ты свист. Но время – лекарь, всё расставит, И сожаленье их нагрянет, Когда увидят – кем ты стал, И как ты к свету воспылал. И добавила: "Вернешься с победой!" Космос обрадовался, как ребенок. "Значит, война закончится!", - воскликнул он. Парни дали цыганке по пачке сигарет, а я не стал гадать. Знал, что нельзя. Да и технологию знал. Цыганок с детства натаскивают, понимать психологию человека. Главное, она сказала, что Космос с Порохом вернутся домой живые и с победой. Сказанные слова влияют на реальность. Когда мы вернулись в Россию, через месяц Космос уволился по достижению предельного возраста и цыганка оказалась права. А Порох поехал в Курск. Теперь от той деревни "Антищ" остались одни руины. Цыганки там больше нет. Жива ли она, ушла ли с табором в Россию – кто знает.

Вероятно, это связано с разочарованием в людях. В жизни так не бывает: люди виноваты, а ты нет. Правильно сказано священником буквально вчера. События, которые происходят в стране, они от нас не зависят, что бы мы ни делали. Я помню, когда были харьковские события, прорыв фронта. Наши отступили от Купянска. Затем президент объявил мобилизацию. Я орешничал, хотел быть со своими. Скоро пройдет три года. Тяжелее всего — переступить через себя. И, единицы не способны изменить ситуацию. Поэтому оставлю многих, дальше пойду один. Совесть чиста. Оказалось, достаточно было нажать на кнопку в голове.

##Закачиваем музыку! Вырубаем интернет! Во времена беззаботной юности, я был хорошим парнем. Любил погружаться в мир научных статей. К счастью, поисковые системы тех времён щедро выдавали последние открытия науки. Благодаря сильной памяти и богатому воображению я находил в этом несказанное удовольствие. Затем интернет стал достоянием масс. Я помню, как брат подарил младшему Самсунг-раскладушку, с помощью которой можно было подключиться к сети и скачивать электронные книги прямо из магазина или с дивана. Это открытие поразило меня. Я отнял у братишки телефон и по ночам читал книги на крошечном экране. Спустя годы у меня появился собственный плазменный гаджет. Когда дочь купила себе новый, старый достался мне. Я упорно сопротивлялся, поскольку был преданным поклонником кнопочных телефонов Nokia. Не хотел менять шедевр финской инженерии на какой-то телевизор с миниатюрным экраном, который едва помещался в кармане. Но веяние моды взяло верх. Так я познакомился с интересными статьями из Дзена. Затем случилось нечто неизбежное – появился TikTok, и вместе с ним – нашествие видео на текстовый контент. Статьи стали чем-то второсортным, ненужным. Шли годы, мир всё больше напоминал преддверие зомби-апокалипсиса. В автобусе все сидят в телефонах, повсеместно люди заворожены экранами настолько, что дети учат алфавит из мультиков, раньше чем начинают говорить. Однажды ранним утром, ещё до того, как солнце пробилось сквозь шторы, я проснулся с твердым убеждением: пора бороться с этой интернет-заразой. Я чувствовал, что теряю контроль, словно та подопытная мышь из эксперимента, которая беспрестанно жмёт на педальку, получая дозу удовольствия и в конце концов уничтожает себя. Сначала казалось, что сдаться проще. Привычка была слишком сильна, но помогла болезнь. Высокая температура, слабость – все это отбило желание сидеть за компьютером. Мне так хотелось свежего воздуха, но недомогание не позволяло долго находиться на улице. Оставалось только лежать, глядя в потолок, и думать о том, как хорошо было бы погулять в парке, покататься на велосипеде, просто посидеть на лавочке и наблюдать за людьми. Когда болезнь отступила, я почувствовал в себе силы. Я решил вернуться к жизни. Сменил тарифный план на ограниченный, чтобы контролировать время, проведенное в сети. Теперь у меня появилось больше времени на друзей. Это как борьба с лишним весом. Чтобы скинуть, надо меньше кушать и активно двигаться.

## Стеклянная крышка Однажды, когда его прихлопнут, оторвут крылья, закроют в банке, дадут смотреть на небо сквозь стеклянную крышку – вот тогда он поймет, что поздно. Тяжело смириться с этой мыслью. Он мечтал о чем-то большем. О метафорах, метаморфозах, словах, связанных с бабочками, мотыльками, летящими к огню. О водопадах, слезах. Ему говорили: "Нужно больше глаголов!" Бьется, лететь, подниматься, спускаться, остаться, вспоминать, мечтать, верить, терпеть, любить... Он пытался, изо всех сил старался. Писал о любви и ненависти, о боли и радости, о надежде и отчаянии. Но слова звучали пусто, словно эхо. Иногда ему казалось, что он уже в этой банке. Он боялся показать свою настоящую сущность. Но в глубине души он знал: нельзя так жить. Нужно вырваться, разбить стекло, взлететь, стать тем, кем он мог бы быть. Нужно найти свой голос, свои краски, свою историю. И однажды, когда он был готов сдаться, когда стеклянная крышка казалась непреодолимой преградой, он услышал тихий шепот. Это была его собственная душа, зовущая к свободе.