Жизненные истории

Звонок в дверь прозвучал, когда я застегивала последний замок на чемодане. Ритмичный, нетерпеливый. Так звонит курьер или таксист, чье время – деньги. Я бросила взгляд на телефон: «Петя. Ваш водитель подъехал». Сюрприз, тщательно спланированный мужем, вступал в свою финальную, безупречную фазу. Поездка в Турцию, на неделю, одна. «Тебе нужен отдых, солнышко, – говорил Петр, поправляя галстук перед утренним зеркалом. – Ты так устаешь на работе. А у меня этот важный тендер в Новосибирске… Совпадение, конечно, но ты насладишься морем, а я – скучной бумажной работой...

Солнечный зайчик, упрямо пробивавшийся сквозь неплотно задернутую шторами щель, поймал именно её палец. Над безымянным — тоненькая золотая полоска обручального кольца, на мизинце — серебряная змейка, подарок подруги на тридцатилетие. Катя смотрела, как свет играет в металле, и чувствовала, как улыбка расползается по лицу сама собой, без её ведома. Такую улыбку не сдержать. Она потянулась к пустой половине кровати, погладила смятую простыню. Сегодня всё будет по-другому. Сегодня она скажет. Запах свежемолотого кофе встретил её в дверях кухни...

Клара отнеслась к свекрови с первого дня с той открытой, солнечной доброжелательностью, которая была её естественным состоянием. Маргарита Степановна, напротив, была женщиной из мрачного гранита: прямая, холодная, с пронзительным взглядом цвета промозглого неба. Её любимым сыном был Андрей, и Клара, по мнению Маргариты Степановны, никогда не была для него достаточно хороша. Не та семья, не та манера держаться, слишком громко смеется, слишком много тратит на «бесполезные» книги и духи. Но открытой войны не было...

В просторной кухне, отделанной черным мрамором и сталью, пахло трюфелями и страхом. Анна вытерла влажные ладони о темный фартук, оставив едва заметные пятна на грубой ткани. Из столовой доносился гул мужских голосов, изредка прерываемый взрывом снисходительного смеха. «Всего лишь посудомойка», — напомнила себе Анна, глядя на отражение в полированной поверхности духового шкафа. Усталое лицо, волосы, собранные в небрежный пучок, темные круги под глазами — наследие ночных смен в больнице, куда она спешила после уборки чужих домов...

Больница пахла антисептиком, отчаянием и надеждой — стандартный коктейль для таких мест. Я вошла в пятиэтажное здание старой городской больницы с тяжелой сумкой, где лежали домашняя еда, смена белья для мужа и томик его любимых детективов. Денис, мой Денис, неудачно упал с лестницы на даче, сломал ногу в двух местах. Сложный перелом, операция, теперь лежит в травматологическом отделении на втором этаже. Отделение встретило меня приглушенным гулом: стоны за полуприкрытыми дверями, шаркающие шаги санитарок, тихое позвякивание инструментов на тележке...

Дождь стучал в окно монотонно, словно отсчитывая секунды до очередного взрыва. Но взрыва не последовало. Лена просто стояла у плиты, помешивая очередную порцию гречневой каши — дешево, сытно, на четверо. Четверо — это она, муж Антон, их пятилетняя Дашутка и… и бесконечная, незримо витающая над столом тень свекрови, Галины Петровны. Чайная ложка сахара на человека. Ломтик хлеба. Яблоко из дешевых, мягких, делили на троих. Лена не брала. «Бюджет» — это громко сказано. Бюджет был у Галины Петровны....

Я стояла перед ржавой дверью гаража. В руке болтался единственный ключ, оставшийся от прежней жизни. В другой — потрепанная сумка с немногими вещами, которые успела схватить, когда мой собственный сын выталкивал меня из двери нашей — теперь только его — двухэтажной квартиры в центре Москвы. «Ты бесполезная старая баба», — прозвучало в ушах снова, и я почувствовала, как сердце сжимается от боли, знакомой и одновременно новой. Сорок лет брака, тридцать из них — материнства, и вот результат: гараж на окраине города в обмен на достойную старость...

Дождь стучал в окно моей кухни нудным, осенним ритмом. Пятый день. Пятый день с тех пор, как у моей дочери родился сын. Я смотрела на кастрюлю с куриным бульоном, который варила для неё, и чувствовала, как тревога сжимает сердце тисками. Ни звонка, ни сообщения. Только сухое «всё хорошо» от Егора, зятя, три дня назад. И вдруг — шорох за дверью. Не звонок, не стук. Что-то неуверенное, царапающее. Я замерла. Потом осторожно подошла, посмотрела в глазок. Сердце упало и разбилось вдребезги. На пороге, на холодном бетонном полу подъезда, сидела Аня...

Белый лимузин, казалось, плыл по ухабистой дороге к усадьбе Громовых, словно не желая доставлять меня к месту назначения. Я сидела на заднем сиденье, сжимая в потных ладонях скромный букет из полевых цветов, собранный мной утром на краю нашей деревни. Моё подвенечное платье, перешитое мамой из её собственного, пахло нафталином и безысходностью. За окном мелькали ухоженные поля, уже не наши, а Громовские, потом густая липовая аллея, и наконец, выросший как из-под земли, мрачный трёхэтажный особняк с колоннами, больше похожий на дворец, а может, и на тюрьму...

Одним хмурым ноябрьским днем, когда небо было низким и сырым, как крышка котла, мы похоронили моего сына. Его звали Кирилл. Ему было семнадцать. Дом после кладбища замер в оцепенении и тишине, от которой звенело в ушах. Я сидела в его комнате, не в силах смотреть на стопку учебников на столе, на гитару в углу, на приоткрытую дверцу шкафа, и ощущала внутри ледяную, тяжелую пустоту. Смерть — это не боль, боль утихает. Смерть — это вакуум, который засасывает в себя все: свет, звук, смысл. Через два часа после того, как мы вернулись, зазвонил телефон...

Дождь стучал по крыше машины, заставляя мир за окном расплываться в серо-свинцовых разводах. Я смотрела на эти разводы, пытаясь отвлечься от мыслей, которые, словно наждачная бумага, скоблили душу. На заднем сиденье двое моих детей — семилетний Лёва и пятилетняя Софи — мирно спали, укутанные в плед. Их дыхание было ровным и безмятежным, и эта безмятежность казалась мне сейчас чудом. Они не знали, куда мы едем. Не знали, что ожидает нас за порогом родительского дома, украшенного к празднику гирляндами, свет которых тускло мерцал сквозь завесу дождя...

Самолет приземлился с мягким толчком, вырвав меня из полудремы. За иллюминатором плыл привычный, тоскливый пейзаж родного аэропорта: серое небо, мокрый асфальт, суетливые автобусы. Но внутри у меня все пело. Я летела сюрпризом. Прямиком из своего размеренного пенсионерского быта в солнечном Сочи — в эту сырую осень, к сыну. Идея родилась спонтанно, как вспышка. Разговор недельной давности. Голос Димы, усталый, натянутый: «Все нормально, мам. Катя… Катя приболела немного. В больнице. Нет, не волнуйся, все под контролем»...