Статьи обо всем!

Одним из самых отвратительных явлений современного общества, является так называемая "универсальная этика" когда в праве судить о том что хорошо, а что плохо, отказано всем, кроме кучки сверхсоциализированных кабинетных интеллигентишек и леволибералов. "Универсальная этика" это когда в органах опеки сидят старые девы и карьеристки, не имеющие детей, но при этом считающие себя вправе решать кому как воспитывать детей "правильно". Кому детей можно доверять, а у кого надо отбирать. Естественно, у них же корочка, педагогическое образование! Не то, что у всякого косорылого быдла из народа. "Универсальная этика" это когда всевозможные напыщенные социологи объявляют те или иные традиции неправильными, не прогрессивными, "дикими" и говорят что от них нужно избавляться. Да что уж там, они целые народы судят! Мол, надо бы помочь неграм в Африке избавиться от их традиций обрезания, многожёнства, воинских культов. Надо бы запретить японцам вступать с половые связи с 14-15 летними девушками. Надо бы изжить культ "святой смерти" в Латинской Америке. Надо бы уничтожить влияние кастовой системы в Индии. Надо бы побороть гомофобию в сексизм России! Всякие дикари/быдло из провинции/веруны ведь никак без кабинетых книжных червей не смогут разобраться как им жить! Это же всё неправильно – НиЭтИчНо. "Универсальная этика" это когда всевозможные министры выросшие в интеллигентной среде, и не знавшие молодёжной "движухи", стрелок за школой, катаний на мотоциклах, гулянок, вводят комендантский час для несовершеннолетних (им видно мама запрещала гулять по ночам, вот они и решили запретить всем) борются с "буллингом", драками, и.т.д. "Универсальная этика" это когда женщины и психологическин евнухи из числа законодателей вводят гендерные квоты, штрафы за домогательства, смотрение на женщин, сажают мужчин за съем шлюх. Поистине, крупнейшим злом современного общества, можно считать полную монополию на этику, и, как следствие, на законотворчество, в большинстве развитых странах, тех, кого Теодор Качинский называл "сверхсоциализированными" то есть напрочь лишёнными какой-либо половой идентичности, а также "лихости" и вообще дикого, нецивилизованного начала

Либерализм убивает народы. Его финальная цель — установить общество, которое будет только рынком. В таком обществе коммерческие, торговые ценности становятся единственными, а ценности, которые невоз­можно свести к какому­-то расчету, становятся не существу­ющими, они исчезают. Можно вспомнить известную формулу, согласно которой общество рынка — это царство количества. Только количества. К этому можно прибавить и некую тенденцию к скрытой или слабо протекающей гражданской войне, которая особо просматривается в со­циальном дарвинизме, где индивидуумы больше не свя­заны между собой. Они всегда находятся в состоянии войны по отношению друг к другу, поскольку другой — всегда потенциальный конкурент и, значит, потенциальный враг. Это экономическое видение человека имеет также мораль­ное и юридическое обоснование, которым является идео­логия прав человека, ставшая сегодня некой современной религией. | Ален де Бенуа. «Против Либерализма. К четвёртой политической теории»

...От бед нам меч защита, отвага наш оплот Где суждено погибнуть, там смерть тебя найдёт Не поступлюсь я честью, чтоб жизнь свою продлить Нас вражье нападение должно лишь веселить... «Песнь о Нибелунгах»

«Родне моей велите не горевать напрасно: От слёз мертвец не встанет, — а смерть моя прекрасна!» «Песнь о нибелунгах»

Спаситель и врачеватель. - Как знаток человеческих душ основатель христианства был, как само собой понятно, не без величайших изъянов и предрассудков, а как врачеватель душ исповедовал пользующуюся столь дурной славой и дилетантскую веру в панацею от всех бед. Своими методами он иногда напоминает зубного врача, который любую боль лечит удалением зуба; так, например, он борется с чувственностью советом: «Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его». - Однако между ними все-таки есть кое-какая разница: упомянутый дантист хотя бы достигает своей цели - пациенту больше не больно; правда, его метод туп до смехотворности; тогда как христианин, который следует названному совету, думая умертвить этим свою чувственность, как нельзя больше промахивается: она продолжает жить в нем на какой-то жутко-вампирический лад, терзая его отвратительными масками. | Фридрих Ницше. «Человеческое, слишком человеческое»

НОРНЫ И МОЙРЫ Триумвираты богинь ткущих из нитей судьбу человека, соответственно в Германской(Норны) и Эллинской(Мойры) мифологиях. В мифологии Германцев их имена Урд(прошлое) Верданди(настоящее) и Скульд(будущее) . Они живут у священного источника в Мидгарде. В мифологии Эллинов их зовут Клото(пряха) Лахесис(судьба) и Атропос(неотвратимая) Мойры, в частности, упоминаются у Платона в диалоге «Государство». Там они изображены сидящими на высоких стульях, в белых одеждах, увенчанные венками, прядущими на веретене Ананки. Данный сюжет является общим мотивов для культуры народов Европы, и скорее всего имел аналог и в мифологии Славян, в виде рожаниц, в частности, с сюжетом о богинях ткущих судьбу связан фразеологизм "нити судьбы"

КОРОЛЬ ПОД ГОРОЙ Король под горой или Спящий Герой — традиционный мотив фольклора и мифологии, встречающийся в легендах многих народов Европы. Истории данного типа повествуют о легендарных героях, часто сопровождаемых вооруженным отрядом соратников, которые спят в земных недрах — горных пещерах, на удалённых островах или в потустороннем царстве, и проснутся, когда их родина будет испытывать трудности. Данный герой зачастую является исторической фигурой и военным лидером, оставившим след в истории той страны, где показывают данную гору, проигравшим свою последнюю битву и погибшим в ней, но любимым народным сознанием. Круг историй, собранных братьями Гримм, охватывает таких персонажей, как императоры Фридрих Барбаросса или Карл Великий. Обычно пребывание героя под горой является тайной, — несмотря на то, что со дня его гибели прошли века, — пока какой-либо любопытствующий случайно не набредает на пещеру (обычно в поисках потерянного животного). Почти всегда в рассказе фигурирует длинная борода, которая отросла у героя, пока он спал. В версии братьев Гримм герой пробуждается и заговаривает со случайным прохожим, задавая ему вопрос: «Орлы (или вороны) ещё кружат над вершиной горы?». Прохожий (или таинственный голос) отвечает утвердительно, тогда герой прогоняет его: «Уйди! Мое время ещё не пришло». Это связано с тем, что герой, любимый народной фантазией и считавшийся погибшим в смертельной битве, на самом деле будто бы не потерпел поражение, а был спасен каким-либо мистическим покровителем, и в данный момент спит в горе, ожидая призыва, чтобы проснуться вместе со своими рыцарями и спасти свою нацию в день смертельной опасности. Птицы должны указать ему на этот день. Прохожий, как правило, страдает от случайно узнанной тайны: он мгновенно стареет, его голова седеет, и зачастую он умирает, успев лишь поведать свою историю. Обычно это связывается с тем, что в подобной пещере, которая относится к потустороннему миру, время течет с иной скоростью, чем на земле — то есть таким образом эти прохожие являются первыми путешественниками во времени в европейской литературе. Толкин использует мотив Короля-под-Горой несколько раз, в частности, это тема призрачных армий Дунхарроу. В «Хоббите» он применяет словосочетание к королю гномов — к фольклорному сюжету в данном случае оно отношения не имеет, хотя судьба одного из них — короля Эребора в изгнании Торина Дубощита — складывается вполне канонично. Этот мотив получает свое развитие во «Властелине Колец», когда в час смертельной опасности в Гондор возвращается истинный король — Арагорн

Стихотворство скальдов наиболее характерное и значимое явление духовной жизни Скандинавии эпохи викингов. Поэзия этой поры характеризуется употреблением кеннингов, специфических метафорических оборотов и выражений, в которых обозначаемое понятие передаётся при посредстве других понятий, смежных или противоположных. Такие кеннинги применялись не одними скальдами, они встречаются как в англосаксонской поэзии, так и у скандинавов в песнях “Старшей Эдды”. Кеннинг мог быть относительно простым (двучленным), типа “дорога китов”, что означает “море” или “ясень битвы” - “воин”, или более сложным, как, например, “лебедь пота шипа ран”, т.е. “ворон”, ибо “шип ран” - это “меч”, а “пот меча” - “кровь”; но кеннинг мог быть и ещё более распространённым, четырёх-, пяти- и даже семичленным.

Величайшая польза политеизма То, что отдельный человек устанавливает себе собственный свой идеал и выводит из него свой закон, свои радости и свои права, - это считалось до сих пор наиболее чудовищным из всех человеческих заблуждений и самим идолопоклонством; на деле те немногие, которые отваживались на это, всегда нуждались в некотором самооправдании, и последнее гласило по обыкновению: “Не я! не я! но Бог через меня!” Чудесное искусство и способность создавать богов – политеизм – и были тем, в чем могло разряжаться это влечение, в чем оно очищалось, совершенствовалось, облагораживалось: ибо поначалу дело шло о некоем расхожем и незаметном влечении, родственном упрямству, непослушанию и зависти. Отвергать это стремление к собственному идеалу – таков был прежде закон всякой нравственности. Тогда была лишь одна норма: “человек”, - и каждый народ верил в то, что он имеет эту единственную и последнюю норму. Но над собою и вне себя, в отдаленном горнем мире, вправе были видеть множество норм: один бог не был отрицанием другого бога или хулой на него! Здесь прежде всего позволили себе индивидуумов, здесь прежде всего чтили право индивидуумов. Изобретение богов, героев и сверхчеловеков всякого рода, равно как и человекобразов и недочеловеков, карликов, фей, кентавров, сатиров, демонов и чертей, было неоценимой выработкой навыка для оправдания себялюбия и своевластия отдельного человека: свободу, которую предоставляли одному богу в отношениях с другими богами, вменили, наконец, и самим себе по отношению к законам, нравам и соседям. Напротив, монотеизм, этот окоченелый вывод из учения о некоем эталоне Человека – стало быть, вера в некий эталон Бога, возле которого существуют еще только лживые лжебоги, - был, возможно, величайшей опасностью прежнего человечества; последнему грозил тогда тот преждевременный застой, в который – насколько мы можем видеть – уже давно впало большинство прочих животных видов, верующих совокупно в некий эталон Зверя, как в идеал их собственной породы, и окончательно введших в плоть и кровь нравственность нравов. В политеизме был создан первый образец свободомыслия и разномыслия человека: сила формировать себе новое и собственное зрение, и все снова и снова новое и более собственное, так что среди всех животных только для человека не существует никаких вечных горизонтов и перспектив. | Фридрих Вильгельм Ницше. «Веселая наука»

Три ступени превращения души согласно трактату "Так говорил Заратустра" Фридриха Ницше Стадия Верблюда - тут в человеке господствует чувство долга, он яро соблюдает нормы общества, моральные и нравственные установки, он должен быть таким, каким он слыхал что он должен быть. Квинтэссенцией "верблюжьей" морали можно считать философию Иммануила Канта, и его всеобщий нравственный закон основанный на чувстве долга, «Категорический императив» Стадия Льва - тут "я должен" уже заменяется на "я хочу" человек начинает следовать своим желаниям и ставит во главу угла свои интересы. Он подчастую игнорирует моральные и общественные нормы и ценности, однако он ещё не творец, он не способен созидать эти самые нормы и ценности. Это стадия Имморализма. Стадия Младенца - на этой стадии человек становится чистым листом как младенец, на него уже не влияют окружающие мнения и установки, он сам создаёт нормы морали и ценности, он и есть "мера всех вещей" он творец, он решает что хорошо, а что плохо.