РАССКАЗЫ И РОМАНЫ

Она проснулась с головной болью, словно в черепе кто-то забил гвозди. Глаза открылись с трудом — потолок незнакомый, бельё чужое, запах дорогого мыла и лёгкий аромат мужской туалетной воды. Анна села резко, сердце заколотилось, будто пыталось вырваться из груди. Где она? Что произошло? Последнее, что она помнила, — корпоратив. Шампанское, коллеги, смех. Её начальник Максим Волков поднял бокал за «новые горизонты». Его взгляд задержался на ней чуть дольше обычного. Потом… пустота. Анна потянулась к телефону на прикроватной тумбе — её собственный...

— Почему я не могу оплатить сапоги для своей матери?! — голос Игоря дрожал от ярости и недоумения. Он стоял посреди гостиной их уютной, но скромной квартиры, сжимая в руке телефон. На экране — отклонённая транзакция. Тридцать две тысячи рублей. Сапоги из натуральной кожи, с утеплённой стелькой. Для мамы. Которая уже третий год живёт в доме для престарелых под Калугой и жалуется на холод в ногах. Я сидела на диване, укрытая пледом, с чашкой травяного чая в руках. Не отрывая взгляда от окна, где за стеклом кружили первые снежинки декабря, тихо произнесла: — Доступ к карте я закрыла...

Владимирская область, осень 1998 года. Холодный ветер срывал последние листья с берёз, шурша ими по асфальту, будто пытался стереть следы прошлого. В этом году Россия вздрогнула от дефолта — банки рухнули, сбережения испарились, а миллионы людей в одночасье оказались на обочине жизни. Но для Елизаветы Сергеевны Волковой — вдовы известного промышленника, чья фамилия ещё недавно красовалась на фасадах заводов и в списках «Форбс» — кризис был лишь фоном. Её состояние, разумеется, пошатнулось, но не исчезло...

Она стояла у стеклянного стола, сжимая в руках стопку распечаток — графики, которые должны были быть отправлены клиентам ещё вчера. Её пальцы дрожали. Сердце билось так громко, что, казалось, даже звук печатающего принтера не мог его заглушить. За спиной раздался хлопок двери — он вошёл. — Ты опять всё испортила? — голос начальника, Дмитрия Игоревича, прозвучал, как удар хлыста. Анна не обернулась. Она знала, что если сейчас посмотрит в его глаза, то расплачется. А плакать нельзя. Ни в коем случае...

Мороз сковывал город, как стеклянный купол над хрупким цветком. Воздух был таким острым, что резал лёгкие при каждом вдохе, а фонари на улице мерцали, будто тоже дрожали от холода. Я стояла на пороге собственного дома — в одном тонком хлопковом халате, с двухмесячным сыном на руках, завёрнутым в единственное, что успела схватить — старое одеяло бабушкиного вязания. За спиной хлопнула дверь. Замок щёлкнул. Так просто. Так окончательно. — Испортила фигуру, — прошипел Артём, не глядя мне в глаза...

Каждое утро в 5:17 Лена входила в «Гранд Офис Плаза» через чёрный ход — потрёпанная куртка, старые кроссовки и сумка с выцветшим цветком на боку. Ей было сорок два, но выглядела на пятьдесят: годы бедности, одиночества и болезни не щадили. Голос у Лены пропал ещё в детстве — после страшного воспаления гортани, которое лечили слишком поздно и слишком плохо. С тех пор она говорила глазами, жестами, иногда — блокнотом. На работе её считали невидимкой. И это спасало. Она убирала кабинеты топ-менеджеров на 17-м этаже...

Дождь шёл третий день подряд. Серое небо будто плакало над городом, не в силах больше сдерживать горе, накопившееся в его трещинах и углах. Улицы были пустынны — только редкие прохожие, натянув капюшоны, спешили по своим делам, не замечая того, кто жил по обочинам их реальности. В одной из таких обочин, под обломками старого гаража на окраине спального района, ютилась дворняга по кличке Цыпа. Кличку эту ей дали дети, ещё когда она была щенком, — за то, что бегала, как пушистая цыплёнок, и весело чирикала, когда её гладили...

Осень в Петербурге — особенная. Она не просто смена сезона, а долгое прощание с теплом, будто город знает: скоро наступит та самая долгая, мерцающая синева зимы, и надо успеть всё сказать, пока ещё можно. Листья падают медленно, будто размышляя, стоит ли покидать ветви. Воздух пахнет дождём, кофе и чем-то неуловимым — возможно, воспоминаниями. Ирина Сергеевна шла по Невскому проспекту, не спеша. Ей было ровно пятьдесят лет. Ровно — потому что она отмечала дни рождения с особой тщательностью последние несколько лет...

Город в конце ноября укутан серой мглой — ни солнца, ни надежды. Ветер гонит по тротуарам мокрый снег, смешанный с пылью и пеплом из прошлого. В такую погоду даже голуби прячутся под навесами, а люди ускоряют шаг, чтобы поскорее добраться до дома, где их ждут чай, уют и любовь. Но не всех ждут. Виктор сидел у входа в полуразрушенную подстанцию «Скорой помощи», прислонившись к холодной стене. Его куртка, когда-то тёмно-синяя, давно выцвела и превратилась в лохмотья. Он не просил милостыню — просто сидел, глядя в никуда...

Марина никогда не мечтала о роскоши. Её мечты были скромнее: крыша над головой, работа без унижений, и чтобы сынок Лёшка рос здоровым. Но когда в больнице сказали, что у ребёнка нужна дорогостоящая операция, а накоплений хватало разве что на пару дней в реанимации — она поняла: мечтать некогда. Нужны деньги. Любыми путями. И тогда появился он — Артём Валентинович Леванов. Богатый, замкнутый, прикованный к инвалидному креслу после аварии два года назад. Ему было сорок, но лицо казалось старше — вырезанное из мрамора, холодное, с тёмными тенями под глазами...

Каждое утро в семь часов сорок пять минут Алина проходила мимо узкого переулка между старой типографией и заброшенным магазином «Книги и ноты». Там, на рваном одеяле, среди мусорных баков и облупившейся краски, сидел он — бомж по прозвищу Старик. Его лицо было покрыто густой щетиной, глаза — мутные, будто сквозь них смотрел кто-то другой, из прошлого или будущего. Алина сначала только кивала ему в ответ на его шамкающее «Спасибо, девочка», но однажды, в промозглый ноябрьский день 2025 года, она остановилась и протянула ему бутерброд...

Дождь лил без остановки третий день. Серое небо будто слилось с мостовой, стирая границы между небом и землёй. Вода стекала по треснувшему асфальту, унося с собой последние листья, оставшиеся от осени. В такую погоду даже голуби прятались под карнизами, а улицы пустели — разве что редкий такси или дорогой лимузин мелькал вдали, оставляя за собой шлейф брызг и равнодушие. На углу улицы Садовой и Речной, под обветшалым козырьком разрушенной телефонной будки, сидел мальчик. Ему было лет одиннадцать, может, двенадцать — трудно сказать по лицу, истощённому и покрытому грязью...