Сеня Рерих

Но человек, муравей в муравейнике, думает о жизни. Просто думать о жизни. Но человек не черный ящик, он говорит другому, что ему приходит на ум, и это имеет разные последствия. Пустое говорение о жизни презирается, и не без причины. Я в нем раздваиваюсь, если не полон ни как говорящий ни как тот, о ком говорю. Раздвоенность злая болезнь нашего времени, которое много знает о себе, бойко толкует о том, как быть, как стать лучше. Говорящая часть как раковая опухоль сдавливает живущую, объявляет себя единственно живой...

Если вы теперь задумаетесь над тем, где можно было бы найти утешение и нового, лучшего бога и веру, то вам, посреди вашего теперешнего одиночества и отчаяния, сразу же станет ясно, что просветление не придёт больше извне, из специальных источников, из Библии, с кафедр, с тронов. Не может оно прийти и от меня. Его вы сможете отыскать только в вас самих. Оно там, где обитает Бог — более высокий и вечный, чем патриотический бог. Мудрецы всех времён постоянно возвещали...

Древние римляне очень боялись чужого прямого взгляда, приписывая ему магическую недобрую силу (invidia). По верованиям древних, глаз, который видит, бросает свет на видимое. Взгляд и то, что он видит, встречаются на полдороге — как атомы взгляда и атомы сада в проеме узкого окна в истории Цицерона и архитектора Веттия Сира. И так же, как древние римляне делили любовное поведение на активное и пассивное, так и активное, пристальное разглядывание казалось им жестоким, сексуальным, злонесущим. Взгляду, который несет страх, Горгониеву, цепенящему взгляду отвечает внезапный ночной мрак...

В кварталах дальних и печальных, что утром серы и пусты, где выглядят смешно и жалко сирень и прочие цветы, есть дом шестнадцатиэтажный, под домом тополь или клен стоит ненужный и усталый, в пустое небо устремлен; стоит под тополем скамейка, и, лбом уткнувшийся в ладонь, на ней уснул и видит море писатель Дима Рябоконь. Он развязал и выпил водки, он на *** из дому ушел, он захотел увидеть море, но до вокзала не дошел. Он захотел уехать к морю, оно – страдания предел...

Помню, как в детстве я каждую осень собирал маме букеты из опавших листьев. Дуб, клен, липа, ясень. Подбегал к ней, становился на колено, торжественно протягивал находку, признавался в любви. Она улыбалась, целовала меня. Когда мы приходили домой, мама ставила букет в самую красивую вазу, на самое видное место. Листья долго стояли, пока их края не сворачивались и не напоминали собой подогнутые лапки мертвого жука. Мертвые жуки томились в хрустальной вазе, пока папа не отправлял их на помойку, в которую ветер сносил сухие листья со всего города...

Деятельность и жизнь человечества за всю историю всегда тесно переплеталась с моралью и этическими ценностями общества. Человеческие ценности напрямую зависят от общества, его установок, нынешними реалями. Наблюдая общие картины человеческого бытия, человек начинает осознавать в каком случае благо является истинным благодетелем, а в каком случае несет вред. Человек на основе созерцания мира постоянно совершенствуется и интуитивно начинает выбирать, что есть мораль в своем проявлении. Таким образом...

До тех пор пока ты не принял окончательное решение, тебя будут мучить сомнения, ты будешь все время помнить о том, что есть шанс повернуть назад, и это не даст тебе работать эффективно. Но в тот момент, когда ты решишься полностью посвятить себя своему делу, Провидение оказывается на твоей стороне. Начинают происходить такие вещи, которые не могли бы случиться при иных обстоятельствах...

Вопрос, который в первый, хотя и не в последний раз (чуть позже мы обнаружим другой пример) появляется у Канта, — это вопрос о настоящем, вопрос о современности: что происходит сегодня? Что происходит сейчас? Что такое «сейчас», внутри которого мы так или иначе пребываем, и что это за место, та точка, [в которой] я пишу? Конечно, не в первый раз в философской мысли обнаруживаются представляющие ценность для философской мысли отсылки к настоящему, по крайней мере к настоящему как определенной исторической ситуации...

В феврале 2014 года французский философ и социолог Бруно Латур прочитал в Королевской Академии Копенгагена лекцию «О некоторых аффектах капитализма». В этой лекции мы встречаем одно из первых свидетельств поворота Латура к экологической тематике. В ней он формулирует принципы имманентной «земной» философии, в которой он находит вариант «борьбы с капитализмом», являющийся более радикальным, чем левая традиция критики капитализма как некоторой глобальной всеобъемлющей «системы». Вы помните выражение...

Безмятежная гармония, понимаемая как порядок и мера, выражается в том, что Ницше называет аполлонической Красотой. Но эта Красота в то же время является ширмой, стремящейся отгородиться от приводящей в смятение дионисийской Красоты, которая выражается не в видимых формах, но за пределами видимости. Эта Красота ликующая и опасная, находящаяся в противоречии с разумом и часто изображаемая как одержимость и безумие: это ночная сторона ясного...

Самые решительные доводы против демократии можно сформулировать следующим образом: высшее не может происходить из низшего, поскольку из меньшего невозможно получить большее, а из минуса плюс. Это абсолютная математическая истина, отрицать которую просто бессмысленно. Следует заметить, что точно такой же аргумент применительно к иной области можно выдвинуть против материализма. И в подобном сближении демократии с материализмом нет никакой натяжки, так как они гораздо теснее связаны между собой, чем это кажется на первый взгляд...

— Человек смерти боится, потому что жизнь любит, вот как я понимаю, — заметил я, — и так природа велела. — Это подло, и тут весь обман! — глаза его засверкали. — Жизнь есть боль, жизнь есть страх, и человек несчастен. Теперь все боль и страх. Теперь человек жизнь любит, потому что боль и страх любит. И так сделали. Жизнь дается теперь за боль и страх, и тут весь обман...