Наталия Гуревич

Исповедь предполагает покаяние, в этом ее главное и почти единственное назначение. Кается ли Толстой? Да щас! Повесть о богоискании он заканчивает утверждением человекобожия, буквально себя, т.е. своего великого разума, на котором все держится. Да и что, вообще, такое писательская "Исповедь" для публикации? Он рассказывает о себе ужасные вещи (с точки зрения Церкви, главным образом), он достигает высокого уровня интимности в повествовании, но в этом нет совершенно ничего экстраординарного, поскольку все это он делал очень много раз, он же писатель...

Как всякий подлинный исторический роман, "Иван Грозный" Костылева - про историю. Книжка, сосредоточенная на женах и кровавых подробностях пыточной, является лишь любовным триллером в тематических декорациях, это не исторический роман. Костылев пишет эпоху, которая всяко больше любого человека, в том числе царя. Именно поэтому столь любимые одухотворенными либералами зверства у Костылева выглядят тем, чем они и являются в контексте эпохи, разглядываемой с высоты веков: одним из множества действий,...

Какие изначально шансы были у Горького сделаться писателем? Продолжал бы Чехов сочинять, сложись у него обширная и дорогая врачебная практика? Почему Лев Толстой всю юность примеряет на себя какую угодно будущность, кроме писательской? Природный источник не заткнуть. На этом фоне Флобер выглядит самозванцем. В отрочестве впечатлился Руссо и де Садом - о! я тоже так хочу! Оказался неспособен к продолжительной методичной работе в одной профессии и никаких других поисков не предпринял, - чтобы родители отстали, заболел нервами и получил полную свободу к безделью: стал писателем...

Историческая проза Флобера - это зрелищная литература. Все в ней направлено на создание визуального эффекта, это, собственно, цель и смысл. Поэтому при чтении и возникает сомнение: а не графоман ли ты, дружище? - в самом деле, "Легенда о святом Юлиане", к примеру, является чистой воды рерайтом, нет у автора никакой другой задачи, кроме как живописно переписать средневековую легенду; вполне графоманская задача, если рассматривать литературу как искусство создавать общие и частные, но самобытные смыслы...

Когда на вопрос "Чем занимаешься?", отвечаешь "Читаю Пруста", – у людей так уважительно вытягиваются лица. Это забавно. Это тем забавнее, что никогда такой реакции не бывает ни на Томаса Манна ("А."), ни на Данте ("А."), ни даже на Джойса ("Кто это?"). Такая специфическая реакция случается исключительно на Пруста, потому что все знают: он написал нечто дико гениальное, но настолько же сложное, и читать его под силу только выдающемуся умнику. В действительности ничего подобного нет. Чтение...