Иосиф Бродский

Старик, как жаль, что ты не смог сюда сорваться: тут шикарно. Старик, ты поступил бездарно; ты, грубо говоря, сапог. Я, старый графоман, и то сумел. А ты ведь из Союза; Представь себе январь без груза треуха, пиджака, пальто. Небось, сидишь и портишь кровь, дроча какого-нибудь янки, или гниешь на оттоманке, выщипывая на хер бровь. А то глазеешь на актрис, чьи обмороженные канты парализуют их таланты. А здесь в окошке — кипарис красуется, как хер, стоймя. За ним — еще. На косогоре — кусты. А дальше — дальше море...

Все мы загнаны в психологическую ловушку, расставленную нашей цивилизацией. Мама, няня или кто-нибудь еще с детства твердили нам, что жизнь прекрасна, что человек прекрасен, что добро победит зло, а злой серый волк никогда не придет. И когда мы сталкиваемся с чем-нибудь омерзительным,...

Последнее стихотворение Иосифа Бродского. Американский издатель получил его по факсу из университетского городка Саут-Хедли за неделю до смерти поэта. Август Маленькие города, где вам не скажут правду. Да и зачем вам она, ведь все равно — вчера. Вязы шуршат за окном, поддакивая ландшафту, известному только поезду. Где-то гудит пчела. Сделав себе карьеру из перепутья, витязь сам теперь светофор; плюс, впереди — река. И разница между зеркалом, в которое вы глядитесь, и теми, кто вас не помнит, тоже невелика...

Только пепел знает, что значит сгореть дотла. Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед: не все уносимо ветром, не все метла, широко забирая по двору, подберет. Мы останемся смятым окурком, плевком, в тени под скамьей, куда угол проникнуть лучу не даст, и слежимся в обнимку с грязью, считая дни, в перегной, в осадок, в культурный пласт...

Я вас любил. Любовь еще (возможно, что просто боль) сверлит мои мозги. Все разлетелось к черту на куски. Я застрелиться пробовал, но сложно с оружием. И далее: виски: в который вдарить? Портила не дрожь, но задумчивость. Черт! Все не по-людски! Я вас любил так...