Мама с планом

Этот день начался нормально. Даже слишком. Утро было как по инструкции: встали, умылись, позавтракали, Егор сам надел носки (!), даже успели посмотреть полмультика. Я отвела его в садик и пошла на работу — в хорошем настроении, что уже само по себе подозрительно. А вечером всё пошло не по плану. Прихожу в садик — Егора нет. Воспитательница нервничает, говорит: — Мы подумали, что его уже забрали. — КТО забрал?! — Бабушка, вроде… У нас нет бабушки в этом городе. У нас вообще в городе — мы вдвоём...

Сегодня — 9 мая. 80 лет с того дня, как началась Великая Отечественная. И я сижу утром, завариваю чай и думаю, как сказать Егору, почему на улицах снова оркестры, флаги и фотографии людей, которых он никогда не знал. Ему — пять. Он пока просто радуется шарикам и маршу. А я — сдерживаю слёзы. Потому что в этот день хочется не пафоса. Хочется тишины и уважения. Не только «спасибо деду за победу» — а спасибо за то, что мы живём. У моей бабушки война забрала отца. Он ушёл на фронт, когда ей было 10...

Эти майские пахли по-настоящему свободой. Не потому что отпуск. Не потому что шашлыки. А потому что впервые за долгое время я позволила себе уехать — одна. Егора я отвезла к бабушке. Он прыгал от радости, крутил руль игрушечной машины и с порога заявил: — Мам, только долго не звони, я занят буду. И всё. Прощание — две минуты. Я осталась с ветром в окне машины и странной тишиной внутри. Меня позвали друзья — на майские в лес, с палатками. Обычно я отказывалась. Потому что “неудобно”, “ребёнок”, “вещи”, “не до романтики”...

Иногда мне кажется, что я сломалась. Не резко, не с треском. А тихо. Как старая чашка с трещиной внутри — вроде держит форму, но стоит налить кипятка, и она уже не выдерживает. Эта трещина — не от развода. Не от того, что он пил и бил. Не от того, что я забирала ребёнка ночью из дома, где пахло водкой и страхом. И не от того, что теперь каждый рубль — это усилие, каждая ночь — это недосып, каждая смена на работе — борьба за выживание. Трещина появилась тогда, когда я перестала быть собой. Когда превратилась в функцию...

Иногда хочется не писать, а кричать. Не по-женски. Не нежно. А — в голос. Грубо. От боли. От усталости. От правды, которую давно пора сказать. Я устала быть удобной. Устала вежливо улыбаться, когда спрашивают: — А где отец ребёнка? Устала спокойно объяснять, что “мы не сошлись характерами”, хотя он орал, бил, пил и унижал. Устала притворяться, что всё хорошо, когда я сплю по три часа в день, работаю на кассе, возвращаюсь с ногами, гудящими от боли, и не знаю, как заплатить за детский сад. Устала от фраз: — Ты молодец, держишься...