Юрий Ларин

«Насколько нужна „живописная родина“? Это большая и больная для меня тема. Большинство художников, творчество которых я уважаю, значительных для меня, рано или поздно находили свое любимое место, а от этого зависит и свой определенный язык. Для Вейсберга таким местом стала рабочая комната. Павел Никонов поселился в деревне под Калязином, и его сюжетами стали деревенские события: пожар, колокольня на Волге… Он выбрал это место, он разрабатывает здесь свой язык...

На поэтическом названии гостиницы («Парнас») вся поэзия, в общем, заканчивалась: все нормальные номера были уже разобраны, и нас поселили где-то в глубине, в маленьком номере, где не было даже окна. Точнее, окно было, но выходило оно на общий балкон, по которому постоянно туда-сюда ходили другие постояльцы. Хуже того: рабочий стол можно было поставить только в этом проходе. Прямо на дороге, где Юрия Николаевича за работой постоянно задевали проходящие мимо люди...

Почти все наши путешествия были счастливым, почти случайным стечением обстоятельств: нас приглашали в гости, нам рекомендовали необычные места, о нас заботились. В 2000 году после поездки в Италию мы решили, что пора взрослеть и планировать следующее путешествие уже самостоятельно. Тогда уже начали появляться турагентства — одно из них оказалось прямо рядом с домом. Юрию Николаевичу все там очень понравилось: встретили приветливо, предлагали кофе, вежливо спрашивали, какие направления нас интересуют, — такой сервис и такое обращение были тогда в новинку...

«Художник моего типа в современном мире живет стесненно. Но бывают какие-то подарки судьбы. Мне вообще, несмотря на многие тяжелые моменты, везло в жизни на хороших людей». Юрий Николаевич был убежден, что не только в карьере, но и вообще в жизни ему встречаются неслучайные люди, благодаря которым происходит что-то хорошее. Он говорил: «Мне кажется, что детдом продолжается — так и передают меня из рук в руки». Это правда было так: в самые кромешные периоды его жизни находились люди, которые помогали — иногда словом, иногда делом, но всегда бескорыстно и искренне...

«Вначале моим идеалом были так называемые пейзажи состояния, и я был удовлетворен, когда мне удавалось передать дождливое, туманное или вечернее состояние. Примерно с 1974 года я стал замечать, что в написанных мною с натуры акварелях стали все чаще и чаще появляться деформация пространства и обобщение реальных предметов в цветовые массы, и работы от этого становились цельнее и музыкальнее...

«Мне всегда казалось важным сохранить картинную плоскость как нечто целое, как данность. Иллюзия глубокого пространства разрушает естественную двухмерность изображения. Я давно понял этот закон живописи и всегда стремился к цельности изначальной плоскости...

В одном из интервью он ответил: «Нет, никогда. Прежде всего, потому, что я абсолютно „безъязыковый человек“. Насколько мой отец был способен к языкам, знал шесть иностранных языков, настолько же у меня к этому не было ни малейших наклонностей». Когда заходили разговоры об этом — тоже отмахивался, говорил: «Так я ж языков-то не знаю!» Но вообще дело было не только в этом...

Юрий Николаевич и сам долгое время преподавал. Но в интервью рассказывал, что поначалу это давалось сложно. Хотя много лет спустя на выставке он встретил одну из своих студенток из самой первой группы и не удержался — спросил, очень ли им бросался в глаза тогдашний его непрофессионализм. А она, спустя столько лет, похвалила его занятия. Он тогда очень удивился. «Когда я получил диплом дизайнера, то спросил у своего педагога: „Что делать дальше?“. А тот ответил, что, по его мнению, самое лучшее — это преподавать, поскольку остается много свободного времени, чтобы рисовать...

В одном из интервью Юрия Николаевича спросили, какие события способствовали его известности и карьере художника. Он ответил в соответствии с тем, как чувствовал: что все это — заслуга друзей, везение, череда счастливых случайностей. Он был убежден в этом, и не только в вопросах карьеры. «Признание ко мне пришло, наверное, только в 1982 году. До этого я уже участвовал в некоторых выставках, но только тогдашняя выставка по настоящему привлекла ко мне внимание. Она проходила в фойе театра имени Ермоловой, и мои работы попали туда благодаря моему другу художнику Валерию Волкову...

Юрий Николаевич не уставал повторять, как ему повезло в свое время оказаться в Строгановском училище. Отзывался с большим уважением и благоговением о своих педагогах. Сохранился даже вот такой набросок — портрет одного из преподавателей, Генриха Маврикиевича Людвига. «...У меня были потрясающие педагоги. Например, Иван Васильевич Ламцов, который нам преподавал запрещенную в тридцатых годах дисциплину — архитектонику, архитектурную композицию. Сейчас кажется даже непонятным, по каким причинам ее нужно было запрещать...

Его ответ — целая история жизни, причудливое сплетение счастливых случайностей и судьбоносных встреч, поэтому мы хотим поделиться им с вами. «...Я даже не могу точно сказать, когда именно это произошло, и можно ли назвать рисованием, например, оформление стенгазет в детдоме. После детского дома я учился в Новочеркасском инженерно-мелиоративном институте, и в Москву попал уже только в начале шестидесятых. И только тогда я впервые побывал в музее (это был Пушкинский музей) и увидел все многообразие художественных направлений...

Юрий Николаевич не только на акварельной бумаге, но и на обойной. Конечно, эта особенность не могла остаться без внимания людей, внимательных и чутких к искусству. Ольга Кочик — замечательный ученый, искусствовед, увлеченный в одно и то же время искусством Первобытности и искусством ХХ века, — считала такой выбор материала не просто не случайным, а единственно возможным. «Работа над каждым произведением одушевлена поисками художественного совершенства, пластической гармонии живописи. Эти поиски...