Саша Дымов

Настройщик качелей «Я не помню росы. Мне кажется, в моем детстве совсем не было росы. Теплая дорожная пыль взрывалась под нашими босыми ногами со звуком «пуф — пуф». Мы вторили громче и громче: «буф — буф». Так и бежали по воображаемому минному полю до самого магазина. Беспощадное солнце Туркестана уже в мае добела выжигало траву. До сих пор ловлю себя на привычке двигаться от тени к тени. Мы всегда ждали дождь. Ждала бабушка, и ждал я. Приложив ладонь ко лбу, она вглядывалась в заснеженные вершины гор Тянь-Шаня, тучи всегда приходили с запада. Я повторял за ней, прикрывая глаза от солнца крохотным козырьком детской ладони...

Здесь принято острить. Суть красного словца В неспешном изложении деталей. Философы неслыханно отстали, Не видя просветленного лица: Ни в гардеробе, ни в фойе, ни в зале. Сосредоточенность равняется печали. Антрепренер не жалует отца, Как зрителя, Ему милей пропойцы. Он лавочника примет и купца Радушней, Даже просто подлеца, Афиши растолкав по всей околице. Мне нравится не то, что он сказал. Мне нравится все то, что я не понял, А исполнение Картавым может тронуть Коль он на троне И рукоплещет зал. У свиты норм приличия не счесть Но в том есть отличия едва ли Все тут иначе И бесчестие и честь Их адвокат судьбу переиначил Так, что отныне он юрист...

Ее часы еще так долго шли. Я, проходя, смотрел на них украдкой, А стрелки, как сигнальные флажки – Не в цифрах путались, А в буквах! С той оглядкой, С которой смотрят, угадав испуг В лице встречающих составы на пироне. Испуг, что прибывший окажется не тот И взгляды мечутся, ища в пустом вагоне Улыбку светлую, исполненных очей. Ползут на запад синие вагоны, Сверяясь с номером платформы, На пироны Выходят ангелы с торговцами цветов Какой кошмар, Что шифровальщик слаб, Не успевает все облечь словами И длинные тирады Слышат сами, Как вой. Разносится молва, Что вой на самом деле был молитвой И...

Встречу – скажу: Здесь я живу, Получится – жду, Не получится – жгу, Эту бесконечную даль, Эту бесконечную даль. Веришь мне – жаль, И не веришь мне – жаль Встречу – скажу: Не то чтобы лгу, Пришел, когда смог, И, что есть, то найду – Звезды на неба эмаль, Звезды на неба эмаль. Веришь мне – жаль, И не веришь мне – жаль...

"Шутников у нас не так много" В тех местах, где я сейчас числюсь Израсходовал один кусок мыла Правда – банного – увесистый такой ломать В одиночестве не стал чище Пересядь поближе к Юлию, Юрий Цезарь тоже же не спит стоя Значит, в этом вы чуть-чуть схожи Ты представь, – ему стелешь на кухне Вздорил, спорил Повторял за кем-то Или своими словами, но вторил Торопился рассмотреть с изнанки Даже лодки казанки Что встречались Были они кверху днами А что же вы сами? Мы с вами И спешил, греб, нюхал, присматривался. Удивлялся Как кит не верил собравшемуся народу Просто взял воду Просто выдул воду В небо...

Скажи за меня — я забыл, — Читал ли я книжку про лето, Дослушал ли сказку «Про это». Скажи за меня, я забыл. Спой за меня — я забыл, — Дарил ли цветы, делал глупость, Махал ли руками на тупость. Спой за меня, я забыл. Спляши за меня — я забыл, — Встречал ли я где свое тело, Носил ли его неумело. Спляши за меня, я забыл...

Кандагар, тебе на «Р» «Здесь ходят трамваи. Небо расчерчено нотным станом витых проводов. Между тактовых линий бетонных столбов замерзшие птицы. Они заняли строчку в верхней октаве единственной нотой. На всем протяжении — соль. Трамвай тянет альтовый ключ металлических ромбов и сыплет бенгальским огнем в оркестровую яму двора. Невидимый взмах. Дирижерские ветви. Ноты-птицы. Они вскинули штили и взвились над крышей больничного корпуса под литерой «А». Этот аккорд каждый день в пять утра. Время года без листьев» — не похоже на прозу, подумал Алексей, услышав звон склянок на процедурном столе...

Зонтики Май. Оставил ключи. Обещал не звонить без причины. В легких сандалиях Ушел по бульвару пешком. В сентябре открываю твой зонт Из цветной парусины, Значит ты Где-то ходишь по городу С черным зонтом. Тронув экран, телефоны роняем в карманы. В заоконности ливней Трамвай огибает твой дом. Мы с тобой. Мы с тобой, как и дворник Василий – В ожидании снега. Мы с тобой Снега ждем. Он жжет листья. Мы жжем мосты. Все пребываем в желанье скорее согреться, Но открытый огонь недоступен, Доступен лишь дым. Мы разносим его по утрам По культурной столице. Бескультурно разносим: Без факелов, без фонарей...

Я не умею говорить Таксист плутал недолго. Старое кирпичное здание даже в темноте светилось флуоресцентной свежестью известковой побелки. После нескольких па по крохотной территории диспансера автомобиль остановился у двери, освещенной голой лампочкой. Дверь открыл врач в темно-синем костюме. Алексей подумал, что с некоторых пор перестал признавать во врачах врачей еще и потому, что они редко носят белые халаты, но главное, что теперь они стали гораздо моложе. Врач заполнил анкету и принял личные вещи. Медсестра долго вынимала иглу, и Алексей впервые окинул взглядом пустую палату. Маленькие неуклюжие койки...

Когда сгорят наши отцы, И их беззлобные убийцы, Займут скамейки и крыльцы, Я, так и быть, Пойду напиться. Здесь, ровным счетом, ничего: Ни веры, Ни тоски, Ни злобы. Всё так: Вокзал, столбы, пальто, Прохожий, ветер, принцип, сдобы. И небо лишь...

Силится Бог, но не может услышать, никак. Просит у Бога любви скоморох, Одиночества просит придворный палач. И если б он смог, он, конечно, помог, Но как разобрать – смех или плачь. И довольный Господь своей тишиной, Закрыл кабинет и не тронул перо и листок, Лишь перед сном он читал и писал Книгу книг, И оставил в помарках несколько строк...

Или все же родные глаза. Ходят странники, ходят и мусорят, Дворники ходят и сердятся, А вообще, днем абсолютно безветренно, Днем отдыхают все мельницы.