С.

если б меня спросили, кто ты, я бы развёл руками. сказал бы, что нет больше сил и охоты, прошу, разбирайтесь сами.

— Понимаю твоё желание подчиниться мутабельности. Проехать пол мира (читай весь), сменить сто и одну роль, дойти до предела и перешагнуть его. Передвигаться быстро, задорно, много смеяться, быть любопытной, узнать как можно больше о себе и мире...

Ли стояла растерянная, в лужах отражались многоэтажки, ветер вырывал последние мысли и уносил далеко за пределы спального района. Руки покраснели от холода — сухие, шершавые. — Иногда мне кажется, что это просто незакрытый гештальт. Как история, которую писали в три тома, но не закончили и первый. Я так не люблю это чувство, когда хватаешься за подол образов давно ушедших дней...

Я — странный человек: люблю делиться музыкой и не люблю одновременно. Просто вот до приступов эпилепсии не люблю. Я бы даже сказала НЕНАВИЖУ. Будто она (музыка) мне принадлежит. Я её ревную, серьезно. Я закрываю свои плейлисты, потом их открываю. Публикую посты с подборочками и тут же хочу удалить. Я, как и многие, убеждена в невхерственности и абсолютной ахеренности своего музыкально вкуса. Он, как и у многих, легко попадает под определение «сборная солянка». И все это так глупо, что мне лучше прекратить строчить этот пост и никогда его не публиковать, ведь музыка мне не принадлежит...

От Гретты пахло замороженной клюквой. Её каштановые волосы в свете фонарей отдавали золотом. На улице танцевал октябрь. Первый снег, последний выдох и, Чак уже не мог жить без этой маленькой комнатки, старого подоконника, а главное, не мог жить без запястий и ключиц Гретты. Они часами лежали на паркете цвета красного дерева, изучая потолок. Чака со всех сторон обволакивали чудесности и прекрасности, всё было замечательно...

А человек всё думает, где носит другого человека и кто его сегодня целует в губы. Между их квартирами— целый Питер, штормовое предупреждение, водопроводные трубы и трупы. В эту дождливую, всеми любимую осень, человек разбирает старые письма и крышу его снова сносит\уносит. Сигаретный дым, выхлопные газы — всё травит лёгкие, глаза — не алмазы, глаза усталые, карие, и снова дома, потом на работе, потом в переходах прячутся, снова...

Он знал. С четкой обреченностью, рассматривая отражения витрин в зеленых глазах напротив - знал, что так будет, и не находил в себе сил даже разозлиться. Закатывает рукава рубашки, облизав губы. Может быть, если бы он был другим человеком, может, ещё год назад, но за плечами у него пустыня, тянущаяся на запад, как в плохом кино, поддернутая глянцем пятен, и разумеется нет ничего - другого, никакого иначе. И где, черт возьми, его место в этой колее событий? Не ломай драму - едко смеётся, поддрагивая и корчась, прямо над ухом...

Близилась самая невероятная пора — снег таял, хотелось высунуть язык и бежать, виляя хвостом. — Как хорошо, что я не собака, — думалось Лоре. Картер стоял босиком на широком балконе, смотрел наверх, привычно потягивая какую-то жижу из граненого бокала. Терпкую, горькую. — А скажи-ка мне, Ло, чего ты боишься? Ты смотришь на меня, и я готов вскочить и бежать, виляя хвостом. Как хорошо, что я не собака. На небе танцевала ночь, спускалась ниже, обволакивая многоэтажки. И словно кто-то ходил с фонариком по небу — все потускневшие звезды становились ярче...

Прости. Не оттачиваю мастерство, рифмоплет из меня никакой, никакуший! Давно я не писала писем, а стихов — целую вечность. Даже не знаю, с чего лучше начать. Знаешь, Роуз, многое изменилось, но как и тогда, я уверенна, что любые изменения в жизни двух людей не мешают их душевной связи. А мы с тобой — родственные души! Невзирая на время, расстояние, общественное мнение. Иногда я думаю о том, кем мы могли бы стать, не будь так молоды и неразумны. Какие приключения могли бы ждать нас, какие славные...