Эльвира Ясная

Сознание уходило, и где-то издалека слышался надрывный крик Сереги, единственного друга, которому, еще можно было доверять. - Соберись, Шторм! Вставай, вставай же! Этот бугай сейчас тебя прикончит! Сил на борьбу уже не осталось, тело болело нещадно, будто бы от столкновения с асфальтовым катком, но стать очередной жертвой самоуверенного человека-зверя Рика, Макс уж точно не хотел. Он был горд, честолюбив, иногда это качество характера мешало ему… иногда спасало. - Ну, уж нет! – на последнем дыхании...

1. В динамиках мощной аудиоустановки разрывался знакомый мотив «By myself» в исполнении Linking Park, заглушающий звук ударов и рев возбужденной толпы. Бой на ринге шел уже больше часа, и оба соперника чувствовали себя, как выжатые лимоны, но отдавать право на победу не собирался, ни тот, ни другой, тем более, что правила этого заведения, а точнее условия, потому как клуб «Русские витязи» считался закрытым клубом, где не действуют правила, условия заведения предписывали бойцам драться до тех пор, пока один из них не упадет без сознания. Только тогда бой может считаться выигранным, и никак не иначе...

Лето, 1919 год. Россия А что же с маленьким Васькой, внуком умершей Клавдии Петровны, сыном Александра, таким беззащитным, таким несчастным? Тогда, после всех страшных событий, его приютило семейство Громовых, ведь Васька был лучшим другом Сереги, их пока еще единственного ребенка. Но семейство находилось за чертой бедности, поэтому нужно было думать, куда пристроить мальчишку до лучших времен, до возвращения отца, если он когда-нибудь вообще вернется. В деревне было известно, что у Александра в городе жила двоюродная сестра, и жила, походу не плохо. Одинокая, получившая неплохой пост, она могла вполне позволить себе взять на воспитание ребенка...

Июнь, 1919 год. Франция. Париж. По оживленной, многолюдной площади шел высокий, спортивно сложенный молодой человек. Укутавшись от утренней прохлады в модный легкий плащ, и надвинув шляпу на глаза, он старался казаться незаметным в этой пестрой толпе, торопливо суетящейся, вечно спешащей куда-то по своим делам. Он обогнул улицу Сен-Жермен-л’Осеруа и очутился возле старинной церкви. Нет, он не собирался заходить внутрь, по его безразличному, холодному выражению лица было понятно, что здесь он исключительно по какому-то интересующему его делу, только вот по какому?...

Авдотья с затаенным страхом смотрела исподлобья на быстро одевающегося Никанора. Она боялась его, и всё же, что-то необъяснимое влекло к этому человеку-зверю. Женщина понимала, что любой промах с ее стороны будет стоить ей жизни, да не только ей… Но карусель завертелась так быстро, что соскочить на твердую почву было уже нельзя. В последнее время их встречи стали довольно частыми, и, конечно же, данный факт не укрылся от чуткого взора Виктора Семеновича, мужа Автодьи. Он перестал общаться с женой, считая ее предательницей...

То, что происходило в российских тюрьмах, не было самодеятельностью местных властей. ЧК действовало согласно строгой инструкции сверху, причем далеко не все были согласны с этими указаниями, но этих несогласных убирали быстро. Осенью 1918 года Ф. Э. Дзержинский провозгласил: «Законы 3 и 5 сентября наконец-то наделили нас законными правами на то, против чего возражали до сих пор некоторые товарищи по партии, на то, чтобы кончать немедленно, не испрашивая ничьего разрешения, с контрреволюционной сволочью…»...

Отгорели последние отблески заката, и солнечный диск, огромный, огненный быстро опускался за линию горизонта. Еще минута и он вовсе исчез, забрав с собой последние остатки этого такого страшного, тяжелого, мучительно дня. По коридору бесконечно длинному и мрачному вели двоих арестантов, Митьку и отца Иоанна. Оба старались не показывать тех треволнений, которые терзали их души, они знали, что перед врагами нельзя предаваться горю, каким бы сильным оно ни было. Все думы отца Иоанна были об ушедшей из мира сего Клавдии Петровне...

Друзья, Александр, Михей, Андрей и племяшка Митьки, пятнадцатилетний Илюшка, уже подъезжали к Тамбовской губернии, молчаливые, задумчивые. Еще такой молодой Андрей, которому недавно исполнилось только девятнадцать, сейчас выглядел, как старик. Первые ранние морщинки проложили за эту ночь глубокую борозду на переносице. Михей, заводила и весельчак, стал серьезным, как никогда. В свои двадцать три он был готов уже покинуть этот бренный мир. Александр, самый старший из всех, дожив до тридцати познал...

Прошло три часа, как отъехал автомобиль с арестантами. Костер погас и теперь дымился, являя собой олицетворенную боль народную. Храм, разрушенный, разбитый, казалось, с укором взирал с высоты своей на людей, слабых в своих пороках, некрепких в трусости и желании спасти собственную жизнь, пусть даже и ценой жизней других. Люди поспешили закрыться в своих домах. В душах многих гремели бури, так было в семье Громовых: отец Сереги, светловолосого мальчишки, которого мы уже с вами видели, метался из угла в угол...

Утро наступило, как и обычно, встречая людей петушиным криком и собачьим лаем. Теплый, апрельский ветерок доносил с полей легкий аромат пробуждающихся травок и цветочков. Небо синее-синее, было причудливо изрисовано мистическими узорами, которые составляли редкие облака. Диво дивное. Глядя на эту красоту, невольно думаешь: как же хочется жить! Но только тихо, спокойно, чтобы никто не мешал жить. Как ни странно, городские вели себя пока вполне тихо. Только один в восьмом часу утра сел на лошадь и помчался в сторону города...

С трудом Андрей, Михей и отец Иоанн дотянули раненного до дома батюшки. Клавдия Петровна, как увидела раненного сына, опять схватилась за сердце, так что откачивать пришлось еще и ее. Маленький Васька забился в угол, он уже начинал осознавать, что мир гораздо сложнее и суровее, чем ему казалось еще вчера, этот мальчуган повзрослел всего за день, и нещадно корил себя за то, что не мог в такой тяжелый час помочь отцу и бабушке. Сделав перевязку Александру и напоив его отваром лекарственных трав, которые у Иоанна всегда имелись в наличие, наши герои сели держать совет...

День клонился к закату. Клавдия Петровна с Васькой разместились у отца Иоанна. Батюшка долго не мог успокоиться, все рвался в драку, чего за ним вообще никогда не наблюдалось, ему было больно не за себя, а за Бога, за Церковь, за Клавдию, за людей, которые покорно опустив головы, смолчали, испугавшись массовости прибывших и грядущих проблем. - Вот из-за того, что мы так разрознены, всегда боимся всего, нас и давят и будут давить. Чувствую, что эти молодцы нам еще покажут, а мы молчим, а мы терпим. Всегда возмущаюсь этому качеству народному! И особенно тому, что и саму веру давно уже смешали с этим послушанием...