Записки охотников

Он чудом спасся от ватаги озорной Мальчишек. Над весеннею рекой Его косяк летел в свой край родной, А он стоял и вслед смотрел с тоскою. Краснели перья перебитого крыла, И тихо он побрел в чащобу леса. Лишь только к полудню тропинка привела Его к строению под лиственным навесом. Себе приют нашел он, чтоб заночевать. Лесник был гостем от души доволен. Он рану так ему сумел заврачевать, Как будто бы журавль и не был болен. Летели дни... Над бором в вышине Поплыли тонкие обрывки паутины...

Начало здесь Плохой грибник пошел, неграмотный - один гриб возьмет, а сто погубит. Недаром в Сурских лесах грибов становится год от года все меньше. И не потому, что грибников больше стало. Грибников-то настоящих, наверное, как раз меньше, потому что раньше, в трудные военные, послевоенные годы моего детства, каждый пацан знал нехитрые и мудрые правила сбора грибов. Ближе, заботливее были люди к лесу, к природе. Лес помогал выжить, не помереть с голоду. А сейчас это все, в том числе и грибы, - отдых, хобби...

По лесистым заливам реки. Прихватив туески и корзинки, Уезжают в леса грибники. Их везет пароходишко местный, По-осеннему светел и пуст. Пахнут волны так празднично - резко, Словно только что взрезан арбуз. Не на промысел люди стремятся, Зазывает извечное нас. Поскорее бы к месту добраться. И сейчас тебя лесом обдаст. Белый гриб - не червивый, не старый, Ты ему по-ребячески рад. Ну, а сердце возьмет, как подарок, Прикорнувший на шляпке закат. И муражковый вкус ежевики, И стрекоз...

Предыстория здесь Старики и сейчас еще говорят, что весной вода в Суре три недели прибывает и три недели убывает. Они и не заметили, как старинная примета давно устарела. Все последние годы весенний паводок на Суре длится 10-15 дней. В неделю река успевает набухнуть, взломать лед, пронести его с грохотом и шумом мимо притихших сел, выплеснуться из берегов и затопить пойму. А еще через неделю Сура уже в беретах, почти на меженном уровне, тихая и ласковая. Лишь обсыхающие кручи с подмытыми пнями...

Начало здесь Длительное бездождье обнажает не только мели и коряги Суры. Оно с беспощадной ясностью обнажает и все недостатки нашего природопользования, и необходимость самых быстрых и эффективных мер по защите рек. Обмеление Миссисипи, катастрофическое загрязнение Рейна и Сены ни в коей мере не может быть нам утешением. Причины обмеления рек давно известны. (А вот на Ульяновской гидрометеостанции на вопрос, почему мелеет Сура, отвечают: «Да, мелеет. А почему сами не знаем. Вот все думаем, спорим...

Сура мелела. Песчаные косы тянулись в мелкой воде от берега до берега. Уровень воды падал, и все выше вырастали береговые кручи. Местами река сделалась очень узкой, на выходе из каждого яра - перекат. Вода разлилась широко, течет быстро, но мелко. Напротив Сурского реку безбоязненно переезжают на телегах. Вода уходила, обнажая не только берега, но и коряги. Целые деревья, которые десятилетиями, а то и веками были скрыты на дне, теперь торчат из воды по всему руслу черные, древние, страшные. С Катковым задумали мы проехать вверх от Сурского, хотя бы до Коржевки или Новосурскa...

Клич журавлиный - Зов высокогорный. И в самый грохот плотничьей поры Затихли срубы, И носами в бревна, Враз обескрылев, Ткнулись топоры. О чем вы, Разговорчивые гусли? В каком ты, Стоя, Облаке паришь? Как будто в ливень вытянулись гуси, Как там, На срубах, Шеи топорищ. Проснулось, Что забывчиво дремало. Ладонь сама летит к бровям ребром. Весь полый день До синевинки малой Просвечен стеклодувом-сентябрем. Все ясно. Неостановимо. Зрело. И, паутинкой намекая мне, Задев за лоб мой, Вечность зазвенела И, взгляд разрезав, Сгасла в стороне...

Во мгле зимнего рассвета непрерывной песней лился высокий голос Затейки. Азартный гон шел по тальнику, сплошь одетому инеем, и приближался к фермам. Оставив нетронутым приготовленный хозяйкой завтрак, я схватил двустволку, патронташ, надел лыжи и побежал на гон, крикнув Сергевне: - Скоро вернусь. Не успел я подставиться к гону, как издали увидел рыжую красавицу. Она вырвалась из зарослей в поле близ самого моста и пошла в направлении лесной гряды, что в семи километрах от фермы. Лисица, а за ней Затейка тотчас скрылись за бугром, и гон ушел со слуха...

У дома, напротив окошка, Где сосны с наклоном немножко, Раскинув тяжелую хвою, Нависли над темным ручьем, Придумала белка, смешная, Вверху, где лишь сумерь сплошная, От дождика, снега и зноя — Построить свой беличий дом. И вот она, после разведки, Наверх стала втаскивать ветки И, выгнув как будто обручья, Приладила там, у ствола… И вскоре, лесунья седая, По соснам опасно летая, Воздвигла в запутанных сучьях, Свой дом наподобье дупла. И как бы все карты мне спутав: Резвится, стрекает...

Майским солнечным утром мы отдыхали у берега широкой и быстрой реки Хасын, которая по-весеннему звенела на перекатах. Ее лесная пойма была типична для многих рек Северо-Востока: тополевые деревья в смеси с лиственницей и реденькими кустами всегда зеленого стланика. В костре, постреливая искрами, горел полусухой хворост. Пока закипала вода в чайнике, механик автопарка Басов - наш седовласый вожак и наставник - неторопливо объяснял: - Для меня охота - не страсть к куску мяса, а душевный отдых на свежем воздухе...

Было морозно. Вороной рысак ходко мчал кошевку. Дорога стелилась то по реке, скованной льдом, то сворачивала на пойму левого берега, обходя парившие наледи. А справа громоздились сопки. Их крутые склоны, покрытые вековыми лиственницами, подступали вплотную к реке. Бурные летом и притихшие зимой воды река сбрасывала в студеное Охотское море у большого поселка на побережье Тауйской губы. Впервые держал я путь из леспромхоза к этому рыбацкому поселку. И хотя уже привычной была природа Севера,...

Начало рассказа здесь Начинало светать. Плес хорошо просматривался до самой реки, звенящей на перекатах. Наконец потянула первая стайка чирков. Директор не прозевал. Стайка поредела… Потом, со свистом рассекая воздух, свиражил табунок чернетей и опустился подле Флегонта Ефремовича. Он продуплетил, но как-то странно: выстрелы почти слились. Так бывает, когда охотник кладет на спусковые крючки два пальца. Однако Флегонт Ефремович был слишком опытен, чтоб допустить подобную оплошность, «Вероятно, испорчен курковый механизм», - подумал я...