Дневник Похода

Я понял, что попал в мощный сулой, вызванный встречей сочившегося между островов в Тихий океан отлива с принесенным с Уналашки бешенным ветром. Резкость, с которой он начался, его поведение, вид и заставшее меня врасплох неожиданное бандитское знакомство напугали меня. Конечно, море есть море, и где-то в дебрях океана нагуливает мощь заготовленная для моряка роковая волна, с которой рано или поздно придется встретиться. Природа под занавес решила хорошо сдобрить мой поход черным перцем: расставляя на всем пути капканы, она лишь готовила меня для этого, буду надеяться, последнего экзамена...

Яхту придется оставлять на Уналашке. Резоны сильные: боящийся нагрузки слабый такелаж, потерянное летнее время и тающий отпуск, первого сентября я должен быть на работе. О том, где и как пристроить лодку на зимовку, я не знал, не думал, и думать пока не хотел, на острове живут островитяне, а им доверять можно. В любом случае, мы с ней прошли путь, о котором пару лет назад не могли и мечтать. Пока я, занятый этими размышлениями, прибирался в яхте, несколько раз усиливающимися порывами, от острова приходил ветер...

Японец пристально следил за мной и после каждого захлопывания век упрямо и нудно твердил - "смотри на компас, смотри на компас, смотри на компас". Я чувствовал, что он прав, но в этой ситуации его диктат звучал как неуместное издевательство. С годами я понял, что любые, самые серьезные вопросы запросто решаются в легком разговорном жанре, кроме тех, конечно, где нужно подставлять другую щеку. Клянусь триселем, я долго терпел, пока не очнулся от ударов, - ветра почти не было и гик, хлопая полотнищем паруса, летал с борта на борт, стуча по бакштагу левого борта...

Растравив паруса, я на минуту занырнул в каюту, выдернул из НЗ упакованный пакет с сушенным оленьим мясом, и опять сел за румпель. Этой зимой покинувшие село собаки забрались на юг острова и как-то ранним утром, отбив от табуна, задрали на моем участке шесть оленей - стельных важенок. Я взял куски получше и, нарезав с ладонь и прополоскав в маринаде, высушил над печью, этот пеммикан сохраняет все вкусовые качества и долго хранится. С одним псом я встретился в своей бухте - заметив карабин, он хотел раскланяться, но не успел...

02.00 Глухая, ветреная, напоенная тревогой ночь. Сидя у избушки на берегу можно было бы с наслаждением оценить ее величие, но сейчас, на лодке, я твердо знал, во что выльется затеянная ею интрига. Ветер налетает сильными нарастающими порывами, по-разбойничьи свистя в стальном такелаже, дребезжат, стуча по мачте, фалы. Меняю грот на трисель, - чтобы не нарваться на остров в темноте и к рассвету подкрасться к мысу Веселова. Мыс этот обрывист, имеет плиту, а все веселье, скорее всего, сводится к тому, что на нем разбился пару веков назад какой-нибудь из наших штурманов с однозвучной фамилией...

Чуть позже по яхте разлился запах фармацевтической фабрики. Я заглянул в чемодан с аптечкой и даже немного покопался в нем, но все было цело. Аптечный дух продолжал усиливаться, я поднялся наверх и не сразу заметил огонек три румба от правой скулы. Он был на грани горизонта, и его можно было наблюдать только с вершин волн. Шип находился в дрейфе, и целый час, пока я не потерял огонек из виду, на нем продолжали мыть пробирки. Весь день, до самой темноты, нес большие паруса. Было пасмурно, иногда кусками шел густой, как молочный суп, туман...

Ночь прошла в дреме у компаса. Каждые полчаса я поднимался смотреть ветер и паруса. Из одного сна я перешел в другой, более фантастичный: по черному морю, чуть накренившись под прессом южного ветра, шла моя лодка, и цифирь на компасе показывала, что она держит курс на остров Уналашка. Даже в темноте палуба сверкала, как отполированный зуб кашалота. С рассветом я поднял большие паруса и тут же пошел дождь, заставивший меня трусливо дезертировать в каюту. Лодка ходко шла в галфвинд: ветер перестал...

Еще один холоднокровный сюрприз ожидал меня за кормой на крючке с кусочком красного шелка. Сначала, потрогав напряженную леску, я с жалостью подумал, что попалась птичка в сером пижонском фраке, но это была молодая нерка. Подведя ее к борту, я смотрел на нее так, будто видел впервые. Обработав за сезоны рыбалок сотню тонн ее родни от вылова до забивания чопа в крышку бочки, я ни разу так пристально и влюбленно не разглядывал эту рыбу. Я почувствовал, что созрел для приема в Лигу рыбаков любителей...

Я поставил кассету Окуджавы — ночь не терпит резких движений, - это время глубоких, хороших мыслей. Я слушал его, и при свете качающейся керосиновой лампы зашивал начавшую расползаться по шву геную. Поэт пел свое, больное, сокровенное и мне показалось, что он здесь, рядом. Что я случайно попал в эту каюту и подслушиваю чужие мысли. Душа, уже достаточно омытая, окончательно очищалась. Выбранные из хаоса десятков тысяч и нанизанные на ниточку незатейливой мелодии простые слова, олицетворяющие любовь, печаль и Вселенскую скорбь, острыми коготками царапали сердце...

От названий пришвартованных к плавпирсу рыбацких суденышек веяло ветром, нежностью и отвагой. Я стоял среди хохочущей дружбы народов с натянутой улыбкой и банкой пива в руке, с жадностью прислушиваясь к незнакомой речи и тщетно пытаясь услышать выученные мной глаголы. Тогда, в тот вечер, я впервые примерил на себе чью-то мудрую мысль-невежество, что-то не понимая, начинает инстинктивно ненавидеть объект непонимания. Я начинал тихо не любить американцев и уходил на край пирса успокоиться. Когда...

Весь день-слабый попутный ветер, паруса растравлены “бабочкой”, скорость-2,5 узла. Постоянно набегает туман. К полудню прошел по долготе один из черных ходов Тихого океана — пролив Амчитка, где при встрече штормового ветра с приливным или отливным течением гуляют волны-убийцы и пересек 180-ую широту, невидимую границу восточного и западного полушария. Я стал моложе на один день — эту дату нужно прожить дважды. Обед был подан на палубу. Я не буду его описывать - кто-то сказал, что яхтсмены в своих мемуарах уделяют этому слишком много внимания, и это правильно...

Мне повезло - школу молодого яхтсмена я прошел у настоящего капитана, любившего железную дисциплину; паруса на его яхте менялись, как на гонках. Вахты точно по нулям, для профилактики здоровья экипажа применялось обливание забортной водой на палубе, а в портах захода на прощание зажигался огонек в нежных сердцах. В природе есть три типа яхтсменов: первые — любители раздавить бутылочку в обществе ассолей с веселыми ляжками, как правило, это неплохие компанейские ребята, и частенько при отдаче якоря они падают за борт вместе с ним...