Твоя последняя система

Леха нашел на улице пакетик. Открыл его – а там – Сибирь. Прямо по крошащимся в осени, расползающимися по зиме, улетающими по весне, умирающими летом, - краям ползли отблески старообрядческих храмов, Аввакум на странном змее-самолете сокрушенно разводил руками и падал вниз, и падал ниц, некий странный купец из Рябинового Погоста, где недалеко от Вычегды, а значит и до тебя. И удивительная игрушка-катушка, на обрубках любви, перемещалась силой колокольчиков, цепляясь за вереск чужой страны. И такой близкой пойми. И шел краю пропасти некий старец, где-то пули, настигал его снег, исчезнувшая часовенка в лесу и мои шаги на могиле услышь...

На смятой бумажке, в отблесках погибающих луж, лежа… я прочитал эти буквы. Корявой рукой, выведенные, в изгибах лун, мои глаза видели их, почти стертые, стирающие остатки жизни. Моей. В этом феврале. Потом я видел… Нет. Руки, отваливающиеся их куски, тянули меня… И погибающие лужи заливала кровь. Как много серебра в смерти снегов. Так и остались они в моей памяти «46» и «44». Я так и не понял, кто назвал их так. Кто дал бумажку… Наверное, чтобы они бросили ее тому, кто в ней так нуждался, кто так нуждался в них. Возможно, он, называя их так, не был чужд в тот момент иронии и сарказма. Облетающий лист, также ироничен и саркастичен, видя надежду в твоих глазах...

«Нас повели прощаться с Николаем Первым  в Петропавловскую крепость, мы стояли шпалерами на Дворцовом мосту. На гробе была казацкая шашка. За гробом первый и отдельно от нас шел новый Император Александр Второй в атаманском мундире гвардии казачьего полка. Лицо и фигура были замечательно красивы». Иван был бедный, просто офигеть. Просто офигеть. Даже на любимые книги  - фантастику и  детективы, денег не хватало. Вот и приходилось ему брать, что подешевле. Недавно он прикупил на распродаже томик воспоминаний князя Мещерского и сейчас, лежа на диване, читал, иногда отщипывая кусочки от половинки батона...

Иногда мне кажется, что написание историй,  это в своем роде оргазм, растянутый во времени. Его можно ускорить или замедлить. Главное не прекращать. Иначе будет болеть душа, как при прерванном сексе яйца. Поэтому эту историю я все равно допишу. И если дождь, протекающий сквозь дырявую крышу, зальет компьютер  в моем домике у круглого озера, то я возьму бумагу и ручку. А если те, с кладбища, меня все же найдут, то я просто прошепчу про себя последнюю фразу. В настоящей истории, не придуманной, она известна с самого начала. Вот она: «И желтые хризантемы в ее руках стирают все печали своим золотым светом »...

Миша Зильберович шел по улице и вдыхал холодный воздух поздней осени. Ветер шелестел листвой, а новый липовый протез, заменявший левую ногу, издавал короткие «скрип-скрип». «Прямо как реминисценция Саши Соколова», - промелькнула мысль.  Это было последнее, что он успел подумать, перед тем как поскользнулся на замерзшей луже и ударился головой об слегка присыпанный первым снежком темно-серый асфальт… …Год назад, когда у Миши умерла жена, он запил. Сильно и психоделически. Глушил из граненых стаканов водку, закусывал маринованными кошерными корнишонами, слушал «Семь Сорок» и «Все идет по плану»...

Дверцы кухонного шкафчика открываются с легким скрипом и обдают запахом лаврового листа и пустоты. Последний пакет супа сварен вчера вечером и доеден сегодня утром. Под шум машин, под шум ветра за окном, под отражение тридцатилетней женщины в зеркале. Меня уволили с работы в июне. Сейчас январь. Кем я только не работала за эти месяцы - уборщицей, посудомойкой, расклейщицей листовок. А где еще трудиться журналистке, оказавшейся без работы небольшом городке, где всего две еле сводящие концы с концами газеты и не умеющей ничего, кроме как писать. Денег хватало только на оплату квартиры, телефона и самую скромную еду...

Фреска «Веселый инок уходит в последний путь на васильковом поле» Какой же снег иссиня синий.

Мой вечный смайлик «Улыбка». Где, уголки губ подняты вверх. Я не могу говорить с детства. Болезнь. Когда не было магазинов самообслуживания, я писал дома на бумажке, что мне надо … Например: «Колбаса «Докторская». 500 грамм. Чай «Липтон». 1 пачка. 100 грамм. Хлеб. 1 батон» …и подавал продавцу. Сколько таких бумажек перебывало в моих карманах… Я всегда носил с собой ручку и блокнот. Один их них, потрепанный, лежит передо мной. Листаю. «Мне нужно снять деньги» «Как пройти на Коммунистическую?» «Я не могу говорить» Эти буквы. На листочках. Не сказанные слова в графите. Я ненавижу их. И эти буквы...

Петр Петрович стал забывать буквы. Ну, что делать, пошел он в поликлинику. Старенький врач отправил его на флюорографию и, посмотрев на снимок, порекомендовал принимать печенье алфавит. По двести грамм перед едой. Приплелся Петр Петрович на рынок, купил два кило алфавита и начал принимать. Насыплет горсть — и ап в рот, а потом суп есть или котлету. Через две недели Петр Петрович стал замечать, что он и те буквы, что помнил, стал забывать. Ну, чего делать. Пошел он снова в поликлинику. На флюорографию снова сходил. Врач снова снимок посмотрел и стал расспрашивать, как он алфавит принимает. Петр Петрович сказал, что горстями в рот засыпает...

Глеб Иванович разглядывал малосольную семгу. И чем дальше ее разглядывал. Тем больше понимал. Что не семга это. А жизнь его. Упакованная в яркую обертку. И недоступная ему вовсе. И. Обалдев от дум таких. И себя. Отраженного в пластике. С беловатыми прожилками. В розоватой мякоти. Пошел в хлебный отдел. А там. Посчитав. Мелочь в кармане. Прикинув. Хватит. Купил длинный батон. Вышел на улицу и принялся есть его, иногда подставляя рот дождю, чтобы смочить горло. “А вставайте-ка вы ко мне под зонт”, — сказал ему подошедший мужчина. Глеб Иванович не удивился. Приняв как должное. Мелочь в кармане, годы ушедшие и приходящие, и самого себя идущего или стоящего...

Крошка чеснок и крошка лучок. Так их звали. Это были мои лучшие друзья. И я хочу рассказать про них все. Про всю короткую и яркую жизнь. Моих милых кубиков. Мы познакомились в магазине. Тогда я не думала, что они войдут в мою жизнь. В корзинке уже были помидоры, капуста. Я собиралась варить суп. Но чеснока и лука в магазине не было. Свежих, я имею в виду. И тогда я пошла в отдел пряностей. Говорят, что Бог направляет наши ноги в одну ему ведомую сторону. Я знала об этом и тогда, но не верила. Сейчас верю. Верую. Мое свидетельство простое. Они лежали на полке. И блестели разноцветными обертками...

Небольшое  влажное пятно цвета свежей простокваши едва не касается моего бедра. Я чувствую острый и манящий запах. Макаю в него ягодки морошки. И они покрываются бледной плесенью моей любви к той, что ушла. И невидимыми строчками ненаписанных стихов. Прежде чем отправить их в рот, я разглядываю каждую в поисках тайных знаков жизни. Я все еще надеюсь понять, почувствовать их, соединив единственное, что осталось живо, с красной ягодной плотью. Но перед глазами лишь пустота, а во рту привычный вкус меня самого. И розоватое пятно на простыне, в котором я вижу дорогу. Она предстоит мне сегодня. Длинная и бесконечная...