Антон Ерхов

Альбом по первым впечатлениям похож на нынешнюю московскую весну - вроде и май на календаре, и солнце светит, а как-то не так - холодно и неуютно. То же и с "Beautiful Distortion" - по всем формальным признакам, Гэзеринг Гэзерингом (само собой, речь о последних альбомах)... но чего-то будто не хватает. При этом альбом вышел весьма атмосферным, со множеством интересных моментов и вполне себе ярких и запоминающихся тем. Да и Силья давно уже стала частью этой музыки. Уже и не хочется ставить мысленных экспериментов "А что если?...

Из-под нерабоче-тамбурной двери пробивался тёплый свет — солнечный, рыжий. С рабочей же стороны свечение было холодным, лунным — именно тем, что несколько ми­нут назад сделало головы и пятки спящих-храпящих причудливыми тварями. Взвешивать (очевидные) «за» и (сомнительные) «против» Галайкин не стал. Тем более, что у него имелся «перегарный» carte blanche — вечером они выпили с женой по бутылке пива (вернее, два-один в пользу мальчиков — ему позволили «повторить»). Конечно, внача­ле супруга заворчала:...

Спустился он почти бесшумно — ничего не задел, не свалил и не рассыпал. Не то, что­бы Галайкин отличался повышенной неуклюжестью, но иногда, случалось, мог уронить чью-нибудь книжку, опрокинуть стаканы с чаем, или — как тогда в Бердянском — стукнуть нижнего пассажира ногой по лицу. Особенно при больщицах, точнее — болельщице. «Ш-ш-ш-ш», — чуть не лопалась от напряжения Галайчи­ха, просвечивая его при этом ведьмински­ми глазами-рентгенами. «Ага», — понимающе кивал муж. И моментально что-то слетало...

Прежде, чем спуститься, Галайкин развернул пиджак, ко­торый служил ему подушкой, полез во внутренний карман и нащупал паспорт. Точнее – кожаную обложку, старую-потёр­тую, перекочевавшую с молоткастого и серпастого советского. К слову, универсальную — ни подписи, ни герба — в такую хоть канадский прячь — и без обмана. Из их торговой экспедиции Галайкин единственный спал на голой полке. Как водится, брать матрас и подушку тому, кто отказался платить за постельное, не разрешалось. Причём, их проводник...

Через год фабрика Сиддхартхи выпускала, казалось, всё, что может хотеть человек: мебель и украшения, чай и дегтярное мыло, ткани и обувь, пряжу и картон, посуду и оружие, шоколад и вино, колбасу и нюхательный табак, лампочки и спички, — но всякий раз появлялось что-то, чего не было в номенклатуре. Сиддхартха принимал вызовы, организовавал новые производственные линии и… сталкивался с новыми запросами. Требовались шёлковые платья и соболиные шубы, воллейбольные мячи и бильярдные столы, ковры и кафель… Некоторые товары приходилось делать вручную — цена на «штучный» многократно возростала...

Вскоре Сиддхартха столкнулся с непонятной процессией: вдоль дороги шли молчаливые люди с венками и лопатами, и тянули следом за собой сани. «Что происходит?» — удивился юноша. «Умер торговец, — ответили ему. — Двадцать лет он возил товары в наш посёлок — закупался у купцов, объезжал ярмарки. Он знал наши потребности и привозил всё, что нам нужно. А теперь…» Мужчины тяжело вздохнули, и процессия двинулась дальше. После этого Сиддхартха надолго спрятался во дворце, за высокими городскими стенами, за...

В небольшом селе к югу от дворца Сиддхартха встретил странного мужчину — его руки были сплошь покрыты сыпью, а глаза слезились. Мужчина чесался и почти беспрерывно кашлял (надрывался, драл горло). «Что с вами?» — спросил юноша. «Я — аллергик, — ответил мужчина, справившись с очередным приступом, — и мне нужен… — он громко высмаркался, затем промямлил какое-то название (Сиддхартха не расслышал, но переспрашивать не стал) и высмаркался ещё раз, — который купцы привозят из Китая...

В юности Сиддхартха был покупателем. С мастер-кард, маэстро, визой классик и безупречной кредитной историей. Чего ещё желать? Разве что амэрикан-экспресс, но в Шакьиновке его всё равно никто не принимал. «К нам!» — кричали Сиддхартхе подъезжавшие ко дворцу торговцы. «К нам!» — зазывали другие. Юноша старался никого не обидеть — покупал вино и пряности, ладан и мёд, золото и шёлк, — ни один торговец не уезжал от него без продажи. Однажды Сиддхартхе захотелось узнать, как живут люди за пределами дворца...

И ведь вправду были, когда и я там тоже - был - в конце 90-х. Думаю, у каждого базар-вокзального скопления - в местах, где пусть и не особо, но деньги, и в высокой концентрации - простодушие. Как вспоминали-рассуждали герои романа "Європа": — На автовокзале, том, что возле Благовещенского, вручает мне типчик «флаер» и чего-то там чухает про новый салон в «Торговом доме», рядом который, центральный по-моему. Я хватаю не глядя — как всегда, до первой мусорки. А типчик мне: эй, подожди, тут цифры, ты можешь выиграть деньги...

Подобравшаяся группа по-своему пародировала команду «Испаньолы» — Сороковская и Довбуш были своими, а остальных — Флексу и сестёр-погодок Олю Щербу и Юлю Щербу подтянула Гримченко — новая знакомая, работавшая поваром в кафе «Перископ» – том, что отхватило цели­ком второй этаж речного вокзала. Её, спящую на верхней боковой и посвистывающую, Галайкин прозвал «голимая соль». В тот единствнный раз, когда они виделись, Гримченко повторяла это словосочетание едва ли не каждую минуту: по поводу рыбы и...

Громче всех храпела, как ни странно, тощая Довбуш, спавшая на верхней полке напро­тив. «Сказывается, — усмехнулся Галайкин, — консерваторское образование». Довбуш окон­чила харьковскую «консу», народные инструменты, и время от времени подра­батывала, обу­чая чьих-то детей играть на чём-нибудь или петь. «И берёт за уроки, — попре­кала Га­лайкина жена, — ни три копейки, как ты со своих дрыщей-студентишек». Впрочем, на этом хвалеб­ные оды заканчивались. «Она уголь для топки времени, — любила рассуждать Галайчиха, — но без таких, видимо, никуда...

В тему установившейся "теплой, сухой и безветренной" - обещают, что до вторника - небольшой отрывок из "Європы": Феб справился с летней бессонницей — стал раньше засыпать, позже просыпаться. Дни заметно уменьшились, сжались. В утреннем тумане — проявляющиеся изображения на фотобумаге в ванночке… И вдруг — снова лето — двадцать, за двадцать; светлое небо — будто разбавленное, и редкие неопавшие листья, вспыхивающие в солнечных лучах. Команда «redo», контрол-игрек — для тех, кто что-то забыл, потерял, не успел...