Яромирие

После неудачной попытки сдаться с поличным неведомой Академии Яромир целый день ходил разбитый – еще бы, поспал на лавочке, – а поскольку ходить разбитым по неведомым местам области не очень приятно, он в итоге вернулся в общежитие (пять пересадок! пять! то сидя на полу тамбура, то стоя перед окном и ловя ртом ветер), стрельнул у соседа компьютер с нужной средой разработки и сел строить предсказательную модель для ответа на вопрос "когда это уже кончится?". Знаний о машинном обучении у него было...

Как этот мир до сих пор считался миром, не знал ни один вселенский архивариус, хотя карточку с ним рано или поздно находил каждый стажер и бежал за советом к старшим товарищам, а потом несся обратно и клялся себе чуть поднабраться опыта и устранить эту аномалию классификации... А потом история повторялась. В этом мире все было само по себе: атом сторонился атома, надатомные частицы собирались иногда поболтать, но сохраняли такие расстояния, что никакие законы о слабых взаимодействиях из соседних...

– Давай зачётку, – вздохнул седой незнакомый преподаватель (говорили: будет вести что-то страшное на старших курсах, куда Яромир то ли попадёт, то ли нет). Последний экзамен первого курса – сдан. Дальше – ленивые планы только учуявшего свободу студента, которые если что можно без особого сожаления забыть. Яромир вышел из аудитории, дошёл до общаги, сдал все учебники и ушёл гулять – куда глядят глаза, как давно уже хотелось. Через пару часов без удивления вырулил на рельсы в паре перегонов дальше...

Яромир спал. Спал в электричках домой и из дома, спал в общаге и прямо на парах, уютно подложив под голову толстый затрепанный учебник. Потом просыпался, расписывался за технику безопасности, сдавал какие-то самостоятельные, отвечал на вопросы, отчитывался по заданиям – все машинально, на ходу и автомате выплетая нужные слова и фразы из открытых тетрадей, чужих подсказок и надписей на футболках. А перед глазами у него стояло совсем другое. Он даже поспать не мог так, как все люди, тем более, засыпал...

Яромир методично всаживает кулаки в шершавый древесный ствол. По совпадению, дерево посадил на задворках студгородка какой-то благодарный и довольно великий выпускник места, которое самому Яромиру закончить не дадут. Осознание фарса, в котором он живет последний год, добавляет бедному дереву боли. На дворе май, через две недели начнутся зачеты, потом – экзамены, а потом – не быть ничему. Соседи по комнате зовут на лето в поход, на стажировку, на стажировку в поход, в поход по стажировкам, а Яромир...

А этот мир свернулся спиралью, потому что хотел урвать побольше места и не знал стремления к высотам. Спираль скрутилась туго и пружинисто отбивала любые попытки ее куда-нибудь уплотнить, разуплотнить или пустить в нее пожить какого-нибудь ценного эндемика из мира, пошедшего под нож. Утро каждого жителя этого мира начиналось с методичного обползания соседних витков спирали, утро правителя мира перетекало в день за ползаньем по потолку из глубины наружу и обратно. С потолка ему было видно, что пол...

Того, кто создал этот странный мир, уже вряд ли можно застать в живых. Дело в том, что на одной идеально, до стекла круглой планетке жили только те, кто до безумия любил свое дело. Остальным давался срок до первой поры взросления, и, если они хотели жить сильнее, чем работать, для них находилась важная задачка: поддерживать форму планеты, излучать питательные вещества, быть может, общаться вечерами с себе подобными и даже строить планы какой-нибудь революции, но только исподтишка, так, чтобы ни на...

В шестнадцать Яромир съездил на всероссийскую олимпиаду и провёл ночь в самом странном доме этого – или не только – мира. В институтском общежитии, где они должны были жить, в день заезда внепланово распыляли химию от тараканов, а может – до ночи плясали с бубнами и призывали халяву, но только селить школьников раньше следующего дня отказались.  Усталых с дороги и нагруженных вещами подростков повели гулять по городу – которого, кстати, Яромир не нашёл потом на карте – и наконец перед самым комендантским часом объявили, что сегодня они поспят в каком-то "Доме Прессы"...

Яромир шагал по улице и недоумевал. Он с самого первого дня знал, что не задержится здесь, и собирался прожить год так же, как и лето: ярко и беспечно, но на церемонии вручения студенческих в его билет попал клочок бумаги с вычурным, похожим то на руны, то на готический шрифт, почерком. Там стояло обрывчатое: "...не год, а до конца первого курса". Яромир намек понял: вылетит – придется начинать с начала. Он пытался, не просто пытался – он вполне самостоятельно поступил и даже что-то мог. Только вот одна ночь после учебного дня кончилась, не начавшись, другая...

Вскоре после происшествия с отлетом крыши снесенного дома Яромир стащил у приятеля полпачки таблеток валерьянки – идти в аптеку ему не позволяла гордость: мол, со мной-то точно всегда все в порядке, никаких аптек – и детский страх: в царстве лекарств непременно найдется и что-нибудь плоское, и что-нибудь круглое, и что-нибудь шипучее, и что-нибудь похожее на пепел, а когда тебе из каждого угла напоминают о парочке-троечке-десяточке твоих недавних провалов, стоять в очереди за успокоительным становится слишком иронично...

Однажды Яромир гостил у дальних родственников в поселке городского типа и потерял режим дня. По возрасту ему полагалось это сделать через пару лет, но природа решила иначе. Они жили на втором этаже типовой пятиэтажки, купались в реке, обходили по широкой дуге пасущихся коз, коротали вечера за шахматами (Яромир создавал вселенную в черных или белых тонах каждую партию, когда не каждый ход) или рассказывали друг другу сказки (обычно говорил Яромир: это была одна из очень немногих в его жизни возможностей полностью раскрыть себя, ничем не рискуя)...

Когда Яромир был совсем маленьким и только-только начинал что-то запоминать, они с родителями внезапно сорвались с насиженного места и переехали на другой конец области. "Аварийный дом, – шептались тогда родители. – Безответственность! Как можно было не заметить?" Лет через пять Яромир начал пытаться спросить у них, как назывался тот город (а лучше – улица), что случилось и зачем было переезжать так далеко. В ответ он неизменно – вернее, как раз не неизменно, что не давало улечься смутным подозрениям...