Yes_Im_Writer

Я где-то слышал, что больные раком проходят через пять стадий, когда узнают о болезни: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Я испытал то же самое, когда понял, что Джек не вернется. Я жил в магазине несколько месяцев, надеясь, что вот-вот услышу его грозную поступь, затем ненавидел и проклинал его, затем отчаянно по нему тосковал и, наконец, научился жить без него. Спустя восемь месяцев после его исчезновения, я закрыл дверь «Волшебной дудочки» на ключ и переехал в съемную комнату на бульваре Клодетт...

- Джек, – заорал я, вваливаясь в магазин и, как обычно, стукаясь головой о дверной косяк. – Ай! На привычном месте, в огромном разлапистом кресле, Джека не было. Скомканный плед валялся на полу у ободранных ножек кресла, а рядом стояла тарелка с остатками ужина. В ней покоилось нечто черное и комковатое – вероятно, Джек пытался готовить сам. Над тарелкой летала толстая муха, еще одна нервно подергивала лапкой в предсмертной судороге рядом. Ха, очевидно, отведала джекову стряпню! Нигде поблизости Джека не было, так что я чертыхнулся и вихрем пронесся по всему магазину...

Спустя четыре месяца моя «Симфония хруста» взяла сердца французов штурмом (впрочем, большинство сдалось без боя). В книжных магазинах, в парикмахерских, на шумных площадях, в домах и даже в головах – всюду звучала только она. Я стал сенсацией. Незнакомые люди на улицах приветливо махали мне рукой, какие-то типы совали мне свои замусоленные визитки и хлопали меня по плечу, словно мы были старыми знакомыми, а девушки кокетливо хлопали ресницами, словно я вдруг стал кинозвездой. Газеты пестрели...

Я раскрыл коробку и… ах, mon dieu[1], он и правда простил меня! Здесь было все: караваи, булочки, багеты, пряники, крендельки – словом, все, что он так заботливо присылал мне каждый первый вторник месяца, пока я еще не сошел с пути истинного! Этими булками он как будто без слов говорил, что все еще любит меня, что я все еще его сын. Я вдохнул знакомый запах муки, дрожжей и корицы. Сколько же раз он будил меня по утрам, протискиваясь в комнату вслед за отцом, которому не терпелось утащить меня на...

На вокзал вечером меня провожала только мама. Отец так и не вышел из своей комнаты, так что Мускат, Бриошу и Пате пришлось как-то крутиться на кухне без него. Мне было тоскливо, я был раздавлен чувством вины и страха. Что если он никогда не заговорит со мной? Что, если сегодня я променял отца на мечту, которая может так и не сбыться? - Не переживай, дорогой, - сказала мама, ласково погладив меня по щеке на прощанье. – Просто дай ему время, и он все поймет. Я попытался улыбнуться, но что-то в моей душе пошло не так и следующие полторы недели стали для меня сущим кошмаром...

Мне понадобилось два дня, чтобы наконец набраться мужества и сесть на поезд до Пон де Шерв. Черт побери, это был самый смелый поступок в моей жизни! Я знал, что не просто еду в родовое гнездо, пропахшее булочками, корицей и мускатом. Как ни крути, а мне придется признаться во всем и, вероятно, разбить сердце человеку, который любил меня гораздо сильнее, нежели я того заслуживал. Да, я ехал к отцу. Шипя и отдуваясь, поезд прибыл на платформу. Я был единственным пассажиром, который вышел на станции «Пон де Шерв», да это и не удивительно: в то время наш городок и отмечали-то не на каждой карте...

Ох, как же мы отпраздновали! Бьюсь об заклад, в пабе «Бочонок и бутылка» до сих пор ходят легенды о той фееричной попойке! Я впервые в жизни надрался самым безобразным образом. И это при том, что даже без капли спиртного во рту, я уже чувствовал себя так, словно выпил изрядное количество алкоголя. Меня опьянял восторг. Мы с Джеком устроили самый настоящий концерт для завсегдатаев паба. Выпивохи, уставшие служащие ближайших контор, рабочие с натруженным руками. Слышали бы вы, как оглушительно они нам хлопали! Ха-ха, да сыграй мы на одну песню больше, и у них бы наверняка загорелись ладони...

- Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Пхе-хе-хе! – надрывался Джек, согнувшись пополам в своем любимом кресле. Я сидел слева от него на краешке продавленной софы и думал о том, как было бы здорово провалиться сквозь землю. Лицо у меня горело от стыда, а уши так и вовсе полыхали. - Ой, не могу, спаситель, – все никак не мог остановиться Джек. - Уж не мою ли невинность ты хотел уберечь, юнга? Ха-ха-ха! Нет, ты посмотри на него, Жак! Жак ле Пен (а это был именно он) старательно прятал улыбку за стаканом вина и бросал на меня не то сочувственные, не то любопытные взгляды...

В школу пекарей и кондитеров Святого Флориана я уже не вернулся и ни капли об этом не жалел: все, что происходило в моей жизни до вчерашнего дня, казалось мне далеким туманным прошлым. Не может быть, что только пару дней назад мы с Оливье и Жан-Полем воровали на кухне яблочный ликер! Я стал как будто совсем другим человеком, словно и правда начал жизнь с чистого листа, пусть и не совсем по собственной воле. Скучал ли я по прошлой своей жизни? Стыдно признаться, но нет. Я оставил позади все, кроме музыки, и ей одной посвятил себя без остатка...

- Все, - выдохнул я, обессилено опуская еще дрожащий в экстазе смычок и сжимая вспотевшей рукой теплую деку скрипки. Я только что сделал это. Я вытащил на поверхность саму душу этого инструмента и заставил ее звучать в унисон моей душе. Мы были как одно целое. Сплавленные воедино так, что толком и не понять, где кто. Я знал, что эта мелодия – лучшее, что я создал с того самого момента, как впервые взял в руки скрипку. И все-таки мне было немного страшно – вдруг я сейчас посмотрю в глаза Джека,...

- … и запомните, дети, тогда и только тогда у вас получится настоящее слоеное тесто для «Наполеона». То, что подают в Парижских ресторанах сейчас, это просто безобразие. Жрачка для свиней, ведь они даже не взбивают как следует белки! В свое время, когда я работал в «Ля Густав», мы взбивали белки часами, чтобы добиться нужной густоты и консистенции. Венчик должен быть слегка изогнутым, а яйца наисвежайшими. Если бы кто-то сказал нам тогда, что всего-то через двадцать лет дилетанты, называющие себя...

* * * Аргументы Джека, как вы уже, наверное, догадались, сразили меня наповал (причем и в прямом, и в переносном смыслах). Я не мог противиться его обаянию и той страсти, с которой он пытался запихнуть в мою голову как можно больше знаний о музыке. Пожалуй, я в то время чувствовал себя стеклянной банкой, в которую парижская мамаша стремиться запихнуть как можно больше огурцов на засолку… Как бы то ни было, но за последующие три месяца я научился-таки играть на рояле, а кроме того в совершенстве освоил гобой, виолончель и тромбон...