Мой стиль

Когда Алла Викторовна в третий раз за месяц попросила денег на лекарства, я стояла на кухне, резала салат к ужину, и что-то внутри меня дрогнуло от странного ощущения, что меня используют, потому что она просила всегда как-то вскользь, между делом, мол, пенсия маленькая, на жизнь не хватает, а ты, Катенька, так хорошо зарабатываешь, поможешь же свекрови, и я давала, потому что мне было неудобно отказывать матери мужа, женщине, которая вырастила Игоря одна, работала на двух работах, и вроде как заслужила...

Когда брат Олега, Максим, вместе с женой Риммой и двумя детьми привез четыре огромных чемодана и сказал эту фразу, стоя в прихожей нашей двухкомнатной квартиры, я почувствовала, как земля уходит из-под ног, и посмотрела на Олега в надежде, что он хоть что-то скажет, остановит этот безумный план, но муж только кивнул, отвел глаза и пробормотал что-то невнятное про семью и взаимопомощь. За окном моросил июньский дождь, в квартире пахло свежим кофе, который я только что сварила для нас двоих, планируя...

Когда свекровь Елена Викторовна произнесла за праздничным столом, что моё платье сидит на мне как мешок и что хорошо бы мне похудеть к лету, чтобы не позорить семью на отдыхе, и все гости неловко замолчали, уставившись в тарелки, пахло запечённой индейкой и апельсиновым пирогом, горели свечи на столе, играла тихая музыка, а Денис, мой муж, сидевший рядом, сжал мою руку под столом и прошептал эту фразу, я почувствовала не привычную обиду и желание заплакать, а холодную ясность и решимость, потому...

Лидия Петровна появилась в дверях в десять утра, когда я мыла посуду после завтрака, а Артём сидел за компьютером, готовился к экзаменам, и стук в дверь прозвучал так резко, так требовательно, что я сразу почувствовала — ничего хорошего это не принесёт. Открыла — на пороге стояла женщина лет шестидесяти, крашеная блондинка в дорогом пальто, с папкой документов под мышкой и таким выражением лица, будто пришла выселять должников. — Вы кто? — спросила я. — Лидия Петровна. Двоюродная сестра Анны Ивановны...

— Опять пересолила, — сказал Олег, не поднимая глаз от тарелки, и я почувствовала, как внутри что-то окончательно оборвалось, потому что это была уже третья фраза за ужин — до этого он поморщился от котлет и вздохнул над салатом, и я поняла, что хватит, больше не могу, не буду. Я сняла фартук, повесила на крючок: — Всё. — Что "всё"? — Больше не готовлю. Олег поднял глаза: — Катя, ты о чём? — О том, что слышишь. Если моя еда такая отвратительная — готовь сам. Я вышла из кухни, села на диван. Руки дрожали, в горле стоял комок, но я держалась...

Вадим сказал это вечером, когда я примеряла платье перед его корпоративом — стояла у зеркала, пыталась застегнуть молнию на боку, а он сидел на диване с телефоном и даже не поднял глаз. Просто буркнул, что с моими формами мне не стоит появляться на мероприятии, где будут его коллеги и начальство, что я выгляжу неподобающе, что лучше я останусь дома. Сказал это так обыденно, будто комментировал погоду, а не разрывал что-то важное во мне. Я замерла с расстёгнутой молнией, смотрела на своё отражение...

Когда я решила больше не отдавать заработанные деньги матери мужа, началось то, чего не ожидала. Три года, каждое первое число, я приезжала к Тамаре Ивановне и передавала конверт. Пятнадцать тысяч рублей — моя доля за то, что мы с Игорем живём в её двушке. Она объясняла просто: коммуналка большая, дом старый, всё дорого. Мы соглашались. Ютились в маленькой комнате, копили на своё жильё, отдавали матери положенное. Игорь тоже платил — двадцать тысяч. Мы жили скромно, экономили на всём, мечтали о собственных квадратных метрах...

Когда Тамара Ивановна произнесла эту фразу, глядя на меня через стол, уставленный салатами и горячим, я почувствовала, как внутри что-то оборвалось, словно натянутая до предела струна, и все звуки вокруг — смех гостей, музыка из телевизора, звон бокалов — слились в один гул, который давил на виски и не давал дышать. За окном падал снег, в комнате пахло мандаринами и хвоей от ёлки, которую мы наряжали вчера вместе с Андреем, на столе горели свечи, отбрасывая мягкий свет на лица родственников — свёкра,...

Когда выяснилось, что родственники оформили заём на моё имя, а муж убеждал меня, что в настоящей семье не важно, кто за кого расплачивается, я поняла — пора действовать. Всё началось со звонка из банка. Женский голос вежливо напомнил о просрочке платежа по потребительскому кредиту. Я оторопела: — Какому кредиту? Я ничего не брала. — Кредит оформлен на ваше имя три месяца назад. Сумма — четыреста пятьдесят тысяч рублей. Вы не вносите ежемесячные платежи. Сердце ухнуло вниз. Руки задрожали. Я попросила выслать детали на почту, положила трубку, села на диван...

Когда Артём стоял на пороге с красными глазами и дрожащими губами, повторяя, что я разрушила всё, что у него было, я почти поверила. Почти согласилась, что это я виновата в том, что наш брак рухнул после семи лет. Он говорил о сломанной жизни, о разбитых мечтах, о том, как теперь ему не на что жить. И я чувствовала, как внутри растёт тяжёлый комок вины. Но через две недели я случайно встретила его бывшего коллегу в кафе, и он рассказал мне вещи, которые перевернули всё с ног на голову. Разрыв случился в марте...

Когда Валентина Фёдоровна назначила семейное собрание у себя дома, пригласив всю родню, я поняла — готовится что-то серьёзное. — Марина, приходи в субботу к маме, — сказал Игорь вечером, не глядя мне в глаза. — Семейный ужин. Все будут. — Зачем? — Надо поговорить. О нас. Сердце ухнуло. О нас? Что случилось? Мы с Игорем в браке три года, живём спокойно, не ссоримся. Работаем оба, быт налажен, претензий друг к другу нет. Или я что-то упускаю? Суббота наступила быстро. Я оделась неброско, собрала волосы, накрасилась минимально...

Людмила Петровна звонила Максиму каждый вечер, когда он возвращался с работы, и я слышала из кухни обрывки их разговоров — свекровь жаловалась то на здоровье, то на одиночество, а потом незаметно переходила на меня: мол, Танечка опять готовит какую-то ерунду, не так убирается, слишком много денег тратит на косметику. Говорила это с интонацией заботливой матери, которая просто волнуется за любимого сына. Максим вздыхал, соглашался, а потом приходил ко мне на кухню и спрашивал с лёгким раздражением, почему я снова купила дорогой крем или почему не приготовила борщ, который он так любит...