Кот Баюн. Истории для всех.

Ветер в этих краях всегда дул по-особенному. Он не просто перемещал воздух, а словно перебирал струны огромного невидимого инструмента, натянутые между верхушками вековых сосен и печными трубами покосившихся домов. Для Захара Ильича этот звук был роднее человеческой речи. Захар был старым пастухом. Таким старым, что казалось, будто он появился на свет вместе с окрестными холмами, поросшими жестким вереском и чабрецом. Его лицо напоминало карту местности: глубокие морщины пролегали руслами высохших...

Река Вьюнка никогда не текла по прямой. Она петляла, словно капризная лента, брошенная на зеленый бархат лугов, подмывала глинистые берега и пряталась в густых зарослях ивняка. Для Григория Ильича, человека, привыкшего к чертежам, прямым углам и сопромату, эта река была воплощением хаоса. Но хаоса живого, дышащего, который он, инженер-гидротехник с полувековым стажем, уважал больше, чем любой бетон. Григорию Ильичу недавно исполнилось семьдесят. Возраст он воспринимал не как бремя, а как очередной этап эксплуатации механизма, требующий более тщательного техобслуживания...

Дождь начался еще в обед — мелкий, нудный, словно кто-то наверху забыл закрыть кран. К вечеру он превратился в настоящий потоп. Вода не просто падала с неба, она обрушивалась плотными, тяжелыми стенами, размывая обочины и превращая старый асфальт в черное, блестящее зеркало. Михаил Петрович стоял у окна своей мастерской и смотрел на дорогу. Тракт был пуст. Впрочем, он был пуст почти всегда. С тех пор как три года назад открыли новую скоростную платную магистраль в двадцати километрах отсюда, жизнь здесь замерла...

Февраль в этом году выдался не просто злым — он был мстительным, колючим и совершенно беспощадным, словно старик, решивший перед смертью выместить на мире всю свою вековую обиду. Ветер не просто дул — он выл, как раненое, обезумевшее от боли животное, с разбегу бросаясь на бревенчатые стены старого дома, царапая их ледяными когтями, словно пытаясь найти хоть малейшую слабину в кладке, хоть одну щель, чтобы ворваться внутрь и заморозить всё живое. Снег не падал привычными мягкими хлопьями; он летел строго горизонтально, превращая мир за окном в сплошное, кипящее белое полотно...

Ноябрь в этих глухих таежных краях никогда не сверялся с календарем. Он приходил не как сезон, а как настроение самого пространства — по воле ветра, меняющего направление с теплого южного на пронизывающий северный. В этом году зима заявила о своих правах преступно рано, суровая и бескомпромиссная, словно решила одним махом, без предупреждения, стереть из памяти земли любые воспоминания о бабьем лете. Лес, плотным кольцом окружавший дальний кордон, стоял темной, молчаливой стеной, отрезая крохотный островок человеческой жизни от остального мира...