Кот Баюн. Истории для всех.

Константин Степанович ненавидел тишину. Всю свою жизнь он провел в симфонии созидательного шума: грохот бетономешалок, визг циркулярных пил, глухие удары молотков и крики прорабов. Это была музыка жизни. Музыка, в которой рождались дома, школы, больницы. Он знал язык бетона и кирпича лучше, чем язык людей. Он знал, что если фундамент залит правильно, здание выстоит в любую бурю. Но теперь его собственный фундамент дал трещину. Все случилось внезапно, словно кто-то дернул рубильник на главной подстанции...

Тайга в феврале похожа на застывшее море. Бесконечные волны сугробов, укрытые жесткой коркой наста, уходят за горизонт, сливаясь с белесым, выцветшим от холода небом. Ели стоят, опустив тяжелые лапы под гнетом снега, словно монахи в глубокой молитве. Здесь, в сердце векового леса, тишина имеет вес. Она давит на уши, звенит высокой нотой, и только редкий треск лопнувшего от мороза ствола нарушает это величественное оцепенение. Матвей Ильич жил в этом безмолвии уже тридцать лет. Его кордон — крепкий пятистенок из потемневшей лиственницы — стоял на границе заповедной зоны и «диких» земель...

Река в этих краях никогда не молчала. Даже зимой, скованная двухметровым льдом, она глухо ворчала где-то в глубине, перекатывая огромные валуны, словно жернова, перемалывающие время. А весной, когда тайга просыпалась, река превращалась в разъяренного зверя, рвущего берега и меняющего русла. Илья Кузьмич знал этот гул с рождения. Ему было шестьдесят пять, и он был таким же, как эта земля: суровым, жилистым, словно сплетенным из корней лиственницы. Его лицо, иссеченное ветрами и глубокими морщинами, редко озарялось улыбкой...

Дом Захара Петровича стоял на самом краю высокого глинистого яра, словно старый часовой, упрямо отказывающийся покидать свой пост. Стены его, сложенные из потемневших от времени и дождей бревен, слегка накренились в сторону реки, будто хотели получше разглядеть свое отражение в темной воде. Крыша, латанная-перелатанная шифером и жестью, поросла мягким изумрудным мхом, который впитывал утренние туманы и долго держал влагу, даже когда солнце поднималось в зенит. Захару Петровичу было семьдесят. Возраст...

Тайга умеет слушать тишину. Юрий знал это лучше, чем кто-либо другой. В свои пятьдесят лет он научился различать десятки оттенков лесного молчания. Была тишина утренняя, хрустальная и звонкая, когда туман еще цепляется за верхушки елей. Была тишина полуденная, густая и смолистая, пахнущая разогретой хвоей. И была тишина ночная — тяжелая, бархатная, полная шорохов, которые слышны только тем, кто перестал ждать гостей. Юрий жил на пожарной вышке уже третий год. Это было странное сооружение — металлическая...