Кот Баюн. Истории для всех.

— Ну куда ты, Петрович, на старости лет? — соседка, Анна Ильинишна, вцепилась в штакетник так, словно пыталась удержать не только Сергея, но и уходящее время. — Там же волки воют да медведи шишки лузгают. Пропадешь ведь один. — Не пропаду, Ильинишна, — Сергей Петрович закинул в кузов старенького пикапа последний ящик с инструментами. Он вытер лоб тыльной стороной ладони, испачканной в машинном масле. — Здесь мне пусто. Стены давят. А там — воздух. Там отец рос, дед строился. Корни там. — Так ведь и жены нет, царствие ей небесное, кто ж тебе суп сварит? — Сам сварю...

Тайга часто требует смирения, тяжелого шага и умения слушать то, что не произносится вслух. Глеб знал это лучше многих. В свои сорок семь лет он выглядел старше: серебро в жесткой бороде, глубокие борозды у глаз, привыкших щуриться от слепящего снега и пронизывающего ветра. Он жил на дальнем кордоне заповедника уже три года. Три года абсолютного, звенящего одиночества, которое он выстроил вокруг себя, словно крепостную стену. Когда-то его руки, сейчас грубые и обветренные, с мозолями от топора и ружья, были самыми дорогими руками в областной клинике...

— Знаешь, — Егор поправил лямку старого рюкзака и посмотрел на верхушки сосен, которые, казалось, подпирали тяжёлое осеннее небо. — Люди думают, что лес — это просто деревья. Дрова. Кубометры. Деньги. Я и сам так думал полжизни, пока пила в руках визжала, заглушая мысли. А теперь, когда гул техники ушёл и остались только мы с тайгой один на один, я слышу другое. Лес — это память. Он ничего не забывает. Бросишь спичку — шрам на сто лет. Бросишь человека — след останется, даже если мхом порастёт....

— Ну и пылища здесь, Оль… Кхе-кхе! — Лена картинно замахала руками, разгоняя в воздухе мириады сверкающих в солнечном луче пылинок. — Ты уверена, что мы должны всё это разбирать именно сейчас? В такую жару? Может, все-таки вызовем клининг? У меня есть номер отличной конторы, они даже после пожара убирают, а тут всего лишь дачный чердак. Ольга оторвалась от старого сундука, крышку которого пыталась приподнять, и вытерла лоб тыльной стороной ладони. Полоса сажи осталась на её виске, но она этого не заметила...

— Ну, бывай, Николаич. Не замерзнешь тут бобылем-то? До ближайшего магазина пятнадцать вёрст, и те — по грунтовке, которую после дождя развезёт так, что трактором не вытянешь. — Не переживай, Михалыч. Мне тишина нужна. А продукты я закупил, на месяц хватит. Спасибо, что подбросил. — Дело хозяйское. Если что — звони, хотя связь тут, сам знаешь, только с сосны ловит. Ну, с новосельем, что ли. Старый УАЗик, чихнув сизым дымом, развернулся и, переваливаясь на корнях, пополз прочь, оставляя Николая одного...

Михаил заглушил двигатель своего старенького внедорожника. Машина, верно служившая ему последние десять лет, издала последний усталый вздох и затихла. Вокруг мгновенно сомкнулась тишина. Это была не та пустая, ватная тишина городской квартиры, когда слышно, как гудит холодильник за стеной у соседей. Это была живая, плотная тишина осенней тайги. Она звенела комариным писком, шуршала сухой хвоей, потрескивала ветками где-то в глубине чащи. Михаил вышел из машины, потянулся до хруста в суставах. Спина — профессиональная болезнь всех экскаваторщиков — привычно отозвалась тупой болью в пояснице...

Люди часто говорят, не подумав: «Вода всё смоет». Будто бы река или озеро — это такая гигантская стиральная машина для совести. Обиды, упущенные годы, горькая память — всё, мол, унесёт течением. Неправда это. Глупая, городская неправда. Вода ничего не смывает. Она, как скупой ростовщик, всё прячет, всё консервирует. Вон, посмотри на этот плёс. Сверху — благодать божья: гладь зеркальная, небо в ней купается, кувшинки желтыми огнями горят, стрекозы пляшут. Красота, достойная кисти художника. А ты копни поглубже, опусти весло, да нажми, прорви эту глянцевую плёнку...

— Ну, вот мы и приехали, Игорь Сергеевич. Дальше дороги, почитай, и нет. Только если на тракторе, да и то в сухую погоду. Водитель старенького «УАЗика», местный мужичок по имени Михалыч, заглушил мотор. В наступившей тишине звон в ушах показался оглушительным. — Спасибо, Михалыч, — Игорь потер переносицу, привычным жестом поправляя очки, которые сползли от тряски. — Сколько я тебе должен? — Да бросьте вы, — отмахнулся водитель, вылезая из кабины, чтобы помочь выгрузить чемоданы. — Председатель сказал: врача доставить в лучшем виде...

Деревня, в которой жил Николай Владимирович, не имела громкого названия и давно не значилась ни в бумажных атласах, ни в современных навигаторах. Она называлась Тихий Омут, хотя местные, те немногие, кто остался, звали её просто — Край. Это место медленно, но неотвратимо растворялось в вековом лесу, словно маленький кусочек рафинада в стакане обжигающе горячего чая. Природа брала своё, наступая на человеческие владения с терпением вечности. Домов, в которых по вечерам еще загорался теплый электрический свет, оставалось не больше десятка...

— Ну все, приехали, хозяйка. Дальше я не проеду, там глина размокла, — водитель такси, пожилой мужчина с пышными усами, виновато развел руками, глядя в зеркало заднего вида. — Уж простите, подвеску жалко. Алёна вздохнула, поправила на плече лямку дорожной сумки и кивнула. — Ничего, Павел Кузьмич. Спасибо, что вообще согласились в такую глушь ехать. Тут пешком всего ничего осталось. — Вы бы осторожнее там, — напутствовал водитель, выгружая её чемодан на мокрую траву у обочины. — Места дикие, заброшенные...

— Ты бы поостерегся, Степан. Вода нынче нехорошая , темная. Не к добру это, — старый егерь Иваныч вынул изо рта прокуренную трубку и стряхнул пепел в пенистую воду у причала. Степан, крепкий мужчина лет сорока пяти, с лицом, обветренным до цвета дубовой коры, лишь молча поправил брезент на корме своей старой моторки. Утро было холодным, сырым. Таежный туман, густой, словно скисшее молоко, полз по реке, скрывая противоположный берег и глуша звуки. — Слышишь меня, нет? — Иваныч постучал трубкой по деревянному настилу...

— Ты уверен, Петрович? До ближайшего асфальта сорок километров. Если снегом заметёт, ты тут как на острове будешь. Связь и та — только с сосны ловит, если повезёт. Пашка, водитель старого «ГАЗона», с сомнением пнул колесо своего грузовика, оглядываясь по сторонам. Вокруг стояла звенящая тишина, которую нарушал лишь треск остывающего мотора да далекий крик кедровки. — Я не Робинзон Крузо, Пашка. И снега я не боюсь, — ответил Виктор, затягивая лямку на старом вещмешке. — Я сорок лет под землёй провёл, в шахте, где темнота такая, что её ложкой можно есть...