Счастлива в браке с собой

Спустилась я в погреб за банками с огурцами – гости вечером должны были приехать, а в холодильнике пусто. Лампочка тусклая, сырость, паутина по углам. Родители уже три года как переехали в новую квартиру, а дом оставили мне с Андреем. Говорили: живите, растите детей. Только детей-то у нас так и не получилось. Огурцы стояли на нижней полке, за ними что-то белело. Потянула – коробка картонная, потёртая, скотчем заклеенная. Тяжёлая. Вытащила на свет, присела на ступеньки. Пыли много – видно давно стоит...

Я проснулась в то утро с бабочками в животе. 23 июня 2012 года — день, к которому я шла целый год. Платье висело на двери шкафа, белое, с кружевом, которое мама три вечера подшивала вручную. Отгладила, повесила на плечики с атласной лентой. — Танюш, вставай! — мама заглянула в комнату с чашкой чая. — Папа уже собирается, говорит, поедет костюм жениха твоего проверять, чтоб как с иголочки был. Папа всегда был такой — хозяйственный, надёжный. Работал прорабом на стройке, руки золотые. Он сам перебрал машину моего Серёжи перед свадьбой, чтобы «молодые не застряли где-нибудь по дороге»...

Замуж я выходила в двадцать три. Сергей был первой настоящей любовью — высокий, с добрыми серыми глазами, работал мастером на мебельной фабрике. Познакомились на дне города, он угостил меня сладкой ватой, и мы до утра гуляли по набережной. Через полгода сыграли свадьбу — скромную, человек на сорок, в кафе «Огонёк». Свекровь Валентина Петровна с первого дня смотрела на меня как на временную неприятность. Высокая, с крашенными в рыжий волосами, всегда в золотых серёжках и с кислым выражением лица. Жила она в двух остановках от нас, в сталинке с высокими потолками, которой очень гордилась...

Мама готовилась к своему шестидесятилетию целый месяц. Перешивала скатерть, которую еще бабушка вышивала, выбирала в «Магните» самую красивую посуду из небьющейся, чтобы внуки не разбили. Я помогала чем могла – привезла из города три килограмма хорошей колбасы, не той, что в местном магазине продается, наполовину с химией. Собраться должны были все: я с мужем Володей и нашими двумя мальчишками, сестра Лариска с ее Геннадием и дочкой Кристиной, дядя Саша с тетей Валей. И вроде обычный праздник, каких у нас за жизнь сотни было...

Когда Степан вернулся из армии, я ждала его на вокзале с пирогами, которые пекла всю ночь. Руки тряслись, когда раскатывала тесто — год не видела своего мальчика. На телефон отвечал редко, в последние месяцы вообще как в воду канул. Писал раз в неделю: «Всё нормально, ма. Не волнуйся». Но я же мать, как не волноваться? Поезд пришёл в семь утра. Я стояла на перроне, высматривала его в толпе дембелей. Они выходили гурьбой, громкие, смеющиеся, кто-то нёс гитару, кто-то — надувную женщину в камуфляже...

Вам когда-нибудь казалось, что самое страшное уже позади? Что ты выпила свою чашу горькой полыни до дна, и теперь жизнь, как залатанный после зимы асфальт, хоть и некрасиво, но потихоньку выравнивается? Мне так казалось. Целый год. Я, как та лягушка, что в молоке масло взбила, барахталась, боролась, пыталась спасти то, во что верила больше всего на свете — свою семью. И вот, когда усталость сменилась тихим, осторожным спокойствием, мой муж Сережа подошел ко мне с такой новостью, от которой мир рухнул во второй раз...

Жизнь в городишке Верхнеозерске текла медленно, как вода в заросшем пруду на окраине. Каждый день был похож на предыдущий: звон будильника в шесть утра, быстрый завтрак — овсянка на воде, бутерброды с колбасой мужу Сергею на работу и дочери Кате в школу, а затем — долгий день на швейной фабрике, где Людмила Павловна работала мастером цеха уже двадцать пятый год. Денег вечно не хватало. Зарплаты уходили как вода в песок: коммуналка, кредит за телевизор, продукты, форма Кате на следующий год, сапоги Сергею, ведь старые уже совсем развалились...

Сижу на кухне, готовлю на ужин. За окном уже темнеет, хотя только половина шестого. Ноябрь, что с него взять. Валера должен с работы вернуться через час, надо успеть суп доварить. Двадцать три года замужем — и все как по накатанной: он приходит голодный, я ставлю тарелку, он молча ест, потом телевизор включает. А ведь было же время, когда он цветы приносил без повода. Помню, на день рождения мой, лет десять назад, торт испечь пытался. Получилось криво, но я так смеялась тогда, что он обиделся даже...

Первый раз Ленка явилась к нам через неделю после свадьбы. Я как раз занималась уборкой после ремонта – мыла окна, стоя на подоконнике в старых трениках и футболке Серёжиной. Волосы собраны в растрёпанный пучок, на лице пятна от известковой побелки. Звонок в дверь застал меня врасплох. На пороге стояла золовка во всей красе – в новом пальто, туфли на каблуке, макияж как из салона. И это в десять утра буднего дня! За её спиной маячил муж с пакетами из продуктового. – Ой, Машенька, ты дома! – пропела Ленка, будто я могла быть где-то ещё в такой-то час...

Телефон зазвонил поздно вечером, когда я уже устроилась на диване с чашкой чая. За окном моей двушки на четвертом этаже моросил октябрьский дождь, по стеклу стекали капли, сливаясь в мутные дорожки. Я глянула на экран – сестра. Наташка звонила редко, обычно по праздникам или когда что-то нужно было. – Привет, Лен, – голос у нее был какой-то натянутый, будто струна перед обрывом. – Ты дома? – Дома, конечно. Куда мне деваться в такую погоду? – я прихлебнула чай, ещё не чувствуя подвоха. – Мне надо с тобой поговорить...

Стояла я в коридоре с полным тазом мокрого белья — стиральная машинка опять барахлит, приходится отжимать руками. Вода с рукавов стекает на линолеум, я уже собралась на балкон идти, вешать всё это на верёвки. И тут услышала голос мужа из комнаты сына Димки: — Только маме ни слова, понял? Это наш с тобой секрет. Замерла. Таз чуть из рук не выронила. Димка что-то ответил тихо — не разобрать, а Виктор добавил: — Молодец. Мужчина должен уметь молчать. Ноги ватные сделались, сердце колотится так, что в висках стучит...

Всё началось с той чёртовой рубашки. Стираю я бельё в субботу, как обычно, сортирую по цветам. Достаю из корзины Колину рубашку – белую, служебную – а на воротнике помада. Ярко-розовая, размазанная. Стою, значит, с этой рубашкой, руки трясутся. Коля в зале телевизор смотрит, футбол какой-то. Я к нему: – Николай, это что? Он даже головы не повернул: – Что – что? – Вот это! – ткнула ему рубашкой прямо в лицо. Глянул он так, мельком: – А, это... Ну, в маршрутке ехал, баба какая-то пьяная прислонилась...