Gessler

«Где ты? Где ты? Где ты?» — повторял печально далёкий голос на неземном языке. Города строятся вокруг погостов. Жизнь — вокруг памяти. Цивилизация — вокруг традиций. В центре Москвы стоит крепость, охраняющая прах отцов. Мертвецов снабжают вещами, которые могут им понадобиться на той стороне. Они где-то там, продолжают свой путь. Живые чувствуют, что живут не просто так, что в них говорит душа. Мы готовим мёртвых к воскресению. Буквально. В конце вечности, когда придёт срок, души живых и мёртвых встретятся...

Отзыв, разбор, путевые заметки, сделанные, блуждая по долам Гипериона. Как рассмотреть идею, развертывающуюся сквозь текст и собирающую этот текст воедино? При том, что идея эта многослойна и в каком-то смысле к тексту безразлична. Если отступить на два шага назад (тихо, на пальцах) и попытаться рассмотреть историю, но без истории, что останется? В главных ролях: Шрайк, уматывающий на своем Гробницмобиле в лучшие времена, с Древом Кибербуллинга под мышкой. ИскИны Техно-Центра, живущие за стенкой, в кудрявом дыму, под «Pearl» Забелина, строящие Бога-машину в Нуль-Сети...

В арбузном сахаре всё свершилось и вершится вновь. Почему-то, когда серфишь по просторам АТ, каждый раз натыкаешься на эту мысль. Об арбузном сахаре. О самой книге. Даже если собрать все платформы в одну и попытаться пройтись там в поисках текстов – сразу же наступишь на эту мысль. Вот список вещей и событий, о которых я расскажу тебе в этом посте. Нет смысла оставлять их на потом. Сюжет. Коммуна хиппи – «Смертидея». Живут на окраине штата, вдали от больших городов. (375 человек.) Основателей двое – Чарли и Кипяток...

Высокие окна, деревянные рамы с пожухлой белой краской. Все в язвах почерневшего от сырости и времени дерева. Звонкие хрупкие стекла в них держатся на штапиках-тростинках. Порыв ветра, неосторожный хлопок двери и даже тяжелый шаг по лестнице заставляет их звонко дрожать. Гулкая, громоздкая и бесконечно уставшая от себя конструкция. Хранящие между своих прозрачных створок паутину с пылью и трупики мух. Митра ковырял ногтем засохшую краску на подоконнике и смотрел на то, как блестят лужи в свете редких фонарей. Ветер притаился, и лес, подступивший вплотную к дому, замер. Лида сидела позади него в мягком кресле, ноги подобрав под себя...

Ласковый ветер треплет волосы, плещутся волны. Тима сидел на берегу, рисовал пальцем на песке разные закорючки. Море выносит пену и тину, и свежую рыбу. Дает дары, слизывая следы на песке. И каждый день он приходит обратно и рисует новые. Вдалеке клубятся облака, грозовой фронт заходится клинками молний. Солнце над островом высоко. Ленно и безмятежно катается по куполу неба. Морю нравятся истории, которые рисует Тима. Тихими водами оно ласкается у берегов. Радостно встречает его каждое утро. Приносит ракушки и разноцветные гладкие камни. По ночам из-под воды выныривает луна. Широкая, светлолицая, изрытая кратерами...

Мы оставили машину далеко позади. Дальше пройти можно было только пешком. Тропинка, петляя взбиралась все выше и выше. Стоял ясный день, солнце в зените. Над нами бескрайняя синь и кружат орлы. Шли уже довольно долго, по долине гулял ветер, норовя сбить меня с ног. Все это время я думал о том, чтобы не отстать и не потеряться. Постоянно прикидывая в голове путь до стоянки. Ветер тут был холодный и свирепый. Обжигал лицо, прижимал редкие травинки к земле. В какой-то момент мы вышли на площадку, с которой открывался вид на казалось бескрайнюю долину, что лежала внизу. Во все стороны растекались по ней многочисленные ручьи цвета лазури...

Стояло морозное ноябрьское утро. Сонные машины выбираются из дворов, крадутся по узким улочкам. Солнце лениво перекатывалось на горизонте и не спешило подниматься и начинать день. Дима впервые за долгое время вернулся в родной город N. Он встал еще затемно, долго сидел в машине рассматривая пустоту перед собой, зябко ежился, пытаясь согреться. Ехал будто в тумане, пока течение дороги не вынесло его прямо на знакомые улицы. Весь это время по радио обсуждали стояние флотилий на Тихом океане. Что-то говорили про разрядку. Машину бросил в переулке. С какой-то теплой ностальгией отметил, что на стенах дома ещё остались его неуклюжие граффити...

В кабинете повисло тягостное молчание. Под потолком вился горький дым. Окна были занавешены плотно. Сквозь них едва пробивался дневной свет. Мистер Груша перебирал папки, Мистер Апельсин стоял у одного из окон, поглядывая наружу. Там на лужайке перед домом, недалеко от террасы резвились дети. Звуки озорного веселья нехотя проникали внутрь кабинета. Мистер Клубника развалился в кресле во главе стола. Отгородившись от остальных стеной сложенных друг на друга папок. Он, вытянув ноги, курил утопая в кресле, лениво наблюдая за тем, как вьется дым в лучах света. Мистер Апельсин единственный был одет в черную атласную мантию в пол с тяжелым капюшоном, скрывающим лицо...