Виталий Га́рский | Бальза́ковские истории

Это воскресенье ничем не отличалось от предыдущих выходных. Ритуал. Каторжный, "липкий" ритуал под названием «семейный обед». В квартире родителей Антона всегда пахло дорогой полиролью для мебели и старым, въевшимся в паркет табаком, хотя Игорь Сергеевич курил только на балконе. Я села за стол, стараясь занять место так, чтобы между мной и свекром оказалась ваза с цветами. Антон, мой муж, уже сидел, уткнувшись в смартфон. На экране мелькали котировки акций в приложении «Тинькофф Инвестиции». Он даже не поднял головы, когда я села рядом, задев его локтем...

Щелчок магнитного замка на холодильнике прозвучал как выстрел. Металлический, сухой, финальный. Лариса замерла у открытой дверцы, пальцы впились в пластиковую ручку. Внутри, на пустой полке для яиц, лежала сложенная вчетверо розовая квитанция «Сбербанк Онлайн». — Объясни это, — её голос был плоским, лишённым даже вопросительной интонации. Просто констатация факта, который уже всё объяснял. Артём, сидевший на табуретке в прихожей и разувавший кроссовки «Найк», застыл с одной ногой на весу. Взгляд метнулся от её лица к бумажке в её руке...

Голос в трубке был не криком, а ледяным напильником, медленно снимающим стружку с позвонков. Лариса замерла на середине лестничного марша, сжимая в одной руке телефон, в другой — пластиковую канистру с «Блеском», от которого уже трескалась кожа на пальцах. — Мам, я работаю. Это временно. — Временно? Ты мне месяц назад так же говорила. Я соседям в глаза смотреть не могу. Приезжай. Сейчас же. Щелчок отбоя ударил по барабанным перепонкам точнее любого слова. Лариса медленно опустила телефон, глядя на черный экран, в котором отражалось ее лицо — бледное, с тенью от слишком тугой косынки...

Её голос, хриплый и прорезанный трещинами, вырвался из темноты не криком, а низким, почти сиплым рычанием. В нём не было истерики. Только холодная, как нож, сталь. — Нет. Я не буду готовить на ораву твоих родственников, которые решили нагрянуть к нам проездом в пять утра. Я не кухарка и не прислуга. Вадим, пригвожденный к подушке этим звуком, медленно повернул голову. Цифры на электронных часах выжгли в темноте кроваво-красное 23:47. Отблеск экрана смартфона, на котором он только что бронировал билеты и проверял курсы валют, синим призраком лёг на потолок...

В тесной кухне нашей однушки, которую мы снимали в ожидании ипотеки, пахло пережаренным луком и какой-то застарелой безнадегой. Вадим сидел за столом, вцепившись пальцами в липкую клеенку с узором в виде выцветших подсолнухов, и смотрел на меня взглядом побитой собаки. Этот его вид — смесь детской обиды и тупого упрямства — бесил меня больше, чем само его требование отдать все наши накопления на покупку кроссовера для Анны Семеновны. — Инна, ну ты же видишь, как ей тяжело! — завел он свою шарманку в сотый раз, и в затылке у меня привычно запульсировала тяжелая, звенящая боль...

— Собирайте свои манатки и чтобы через час духу вашего здесь не было! — Тамара Павловна швырнула на свежеуложенный ламинат грязный пластиковый пакет с моими вещами, и я застыла, не донеся кисть с клеем до стены. В нос ударил резкий запах дешевого табака и нафталина, исходивший от её старого пальто, и я почувствовала, как в животе начинает медленно разрастаться холодный, липкий ком тошноты. В прихожей стоял Олег, мой муж, и молча разглядывал свои ботинки, словно они были самым интересным объектом...

— Мы уже у подъезда, Марина, открывай давай, дети устали с дороги, пить хотят! — визгливый голос свекрови, Тамары Ивановны, вырвался из динамика телефона, лежавшего на столике пляжного кафе в Сочи, и заставил меня поперхнуться холодным латте. Я посмотрела на мужа, Андрея, который мирно дремал в шезлонге рядом, и почувствовала, как внутри всё сжимается от ледяного предчувствия беды, потому что мы были за полторы тысячи километров от дома, а ключи от нашей квартиры, по моим расчетам, должны были лежать в моей тумбочке под замком, а не в кармане этой наглой женщины...

— Верни деньги за свадьбу, раз вы разводитесь! — …Что? — Ты что, глухая? Тридцать семь тысяч, с процентами — будет сорок. На, считай. В дверях стояла Тамара Степановна, бывшая свекровь, в том же рыжем пальто, что и три года назад на регистрации. В руках она сжимала не сумку, а серый офисный калькулятор. Толстую папку. И протягивала мне листок в клетку, исписанный ровным учительским почерком. Я взяла листок. Пальцы похолодели. — За съеденные котлеты… Что это? — Это твой долг, Леночка. Ты же у нас умная, посчитай...

— Зачем тебе новая куртка? Ты же в декрете, тебя никто не видит! — его голос, сиплый от утреннего кофе, прозвучал как приговор. Он не спрашивал. Он констатировал, отрывая кусок батона и макая его в желток. Я стояла у порога детской, сжимая в кармане старого халата холодный пластик банковской карты. Вернее, его отсутствие. Я проверяла Госуслуги пять раз с того момента, как не смогла оплатить в «Пятерочке» пачку подгузников. Карта была привязана к моему телефону, но исчезла из приложения Сбера. Просто растворилась...

Он, спеша на встречу с тем самым братом, даже не выключил его, просто захлопнул крышку. А я, проходя мимо стола, заметила мигающий индикатор зарядки и решила поставить его на сеть, чтобы к вечеру не слушать вечные жалобы о севшей батарее. Чиркнула тачпад. Экран ожил, ослепив меня синевой рабочего стола. И прямо по центру, поверх всех сводок и графиков, стоял открытый мессенджер. А в самом верху, над чатами с коллегами, горело неприметное имя Братан. А ниже — последнее сообщение, отправленное три минуты назад, еще теплое от скорости его мыслей...

Я стояла на лестничной площадке, прижимая к груди конверт с сыном. Он спал, смешно причмокивая во сне, и пах молоком и присыпкой. Этот запах был единственным светлым пятном в сером, прокуренном подъезде хрущевки, где я выросла. Ключ не поворачивался. Я дергала его, крутила, нажимала на дверь плечом, но замок молчал. — Да что за… — прошипела я, чувствуя, как внутри нарастает паника. Сын завозился, хныкнул. Вдруг дверь распахнулась. На пороге стоял парень. Незнакомый. В одних трусах и майке с надписью «Пивозавр»...