Флавентура

Маршрутка шла тяжело, как мысль после бессонной ночи. Она не ехала, а терпела дорогу. Колеса скрипели, словно вспоминали лучшие времена, поручни липли к ладоням, люди стояли плотно, как аргументы в плохом споре. Я зашел на третьей остановке, прижал рюкзак к груди и сразу понял — поездка будет с характером. Передо мной стояла женщина. На руках ребенок. Ребенок жил отдельно от матери, как квартирант без договора. Его ноги мотались с неуклонностью флага на ветру. Кроссовки были грязные, с засохшими следами улицы, песка, чьей-то чужой жизни...

Автобус полз, как старая мысль, от которой давно пора отказаться, но она упрямо возвращается. Зима снаружи была аккуратной и логичной, а внутри всё происходило по другим законам. Люди молчали с выражением лиц, будто каждый участвовал в каком-то коллективном эксперименте на выносливость. Я держался за поручень и думал, что общественный транспорт — это исповедь без отпущения грехов. Все рядом, всем неудобно, и никто ни за что не отвечает. На остановке двери раскрылись резко, без предупреждения, как повестка...

Я познакомился с ним у вокзала, и это было вполне закономерно. Вокзал — место, где люди либо уезжают, либо делают вид, что приехали навсегда. Он стоял под табло, как под иконой, и ждал, когда цифры скажут ему, кем он станет. Телефон в руке дрожал, будто чувствовал грядущие неприятности. — Брат, — сказал он, — автобус на центр отсюда? Он называл братом каждого второго. Так проще. Без имён, без обязательств. — Отсюда всё на центр, — ответил я. — Вопрос, куда именно тебя вынесет. Он улыбнулся широко, уверенно, так улыбаются люди, которые ещё не сталкивались с реальностью лоб в лоб...

Я сидел в том же кафе на Химушина уже второй час и всё никак не мог допить кофе. Он остывал быстрее, чем мысли. Здесь всегда так: время тянется, как очередь в ЖЭК, а люди сидят, будто временно отбывают срок. Никто не улыбается, никто никуда не спешит. Даже ложки звенят устало, без энтузиазма. Я пришёл сюда спрятаться от вечера. Вечера в этом районе всегда одинаковые: серые, напряжённые, с ощущением, что кто-то обязательно будет недоволен. Обычно этим кто-то оказываешься ты сам. Сергей сидел через стол...

Я в тот день вышел на смену с ощущением, что город мне что-то должен. Хотя на самом деле это я ему должен — аренду, бензин, нервы и остатки терпения. Москва стояла декабрьская, злая, с хрустом под колёсами и с лицами, которые давно перестали смотреть друг на друга. Москва-Сити торчал стеклянным зубом, символом денег без биографии. Она вышла оттуда легко, как будто не шла, а скользила. Пальто дорогое, сапоги чистые, взгляд — цепкий. — До Раменского, — сказала она, усаживаясь. — Садитесь, — ответил я...