Тексты

Февраль Фонари провожают взглядом, пока я еду по широкому мосту. Дома уже происходит ужин, пока я со слез на смех и обратно, ведь боль симптом жизни, мы все ей, к счастью, больны. Барабаня пальцами по пачкающей светлую куртку оплетке я грущу не в меру сильно. Грусть эта впервые за долгое время имеет иное свойство, я ощущаю ее иначе даже в теле. Как-будто тропинка кончилась камнем безо всяких указателей, а за ним не видно ни одного нового пути, только дремучий лес. Ты покоряешь одну волну, а следующий гребень не ждёт и дает хорошую взбучку - у меня всегда было слишком мало сил для борьбы со стихией, или слишком мало веры в себя. И то место, которое однажды излечило меня сейчас уничтожает. Но ты возвращаешься туда, как в родительский дом, по привычке притворяясь ребенком, боясь признаться себе, что детство кончилось, а я так и не выросла. Детство кончилось, потому что я нашла для него новую обитель - коллекция бегемотов из киндера, мелкие капризы и ворох касаний - потерявшейся в магазине ребенок нашелся и больше не плачет. Зато загнанный взрослый вдруг нашел время оглянуться и с ужасом обнаружил, что компас снова сломан. Джек Воробей не знает, чего он хочет. Я бы сформулировала желание как чувство - ощущать любопытство без страха, лидерство без осуждения, уважительные отношения без злословия за спиной. Запах селфлава с примесью чего-то по-новогоднему несбыточного. Но если все эти трудности нужны для равновесия, если они часть того блага, что есть сейчас - я не злюсь, пусть остаются. Я научусь смотреть в густую тьму этой жестокой нелюбви - самое страшное действительно прожить жизнь без любви, Джоан Роулинг сформулировала это достаточно остро. Зеленая стрелка направо. Моя дорогая девочка улыбается рядом со мной на фото и это греет меня. Это и дает сил. Все эти невидимые, но такие важные люди, каждый, кто дарил и дарит эти крупицы тепла. Я называю ваши имена и колдую вам сил и любви, я обнимаю Вас. «И когда тебе будет казаться, что мир злой, вспоминай, что он не без добрых людей». Я оставляю машину на парковке и нажимаю на кнопку блокировки, ища в кармане ключи от дома, где ждут. Я прижимаю к груди пакет с горячим хумусом с сыром и лепешкой одной рукой, и оборачиваюсь на своего новоиспеченного друга, пока над Аданой воцаряется теплая майская ночь. Дома меня ждёт чай, кружочек со сломанной собакой и обеспокоенное сообщение от папы. И, пожалуй, это важнее всего.

2024 Было так много счастливых моментов, что страшно перечислить. Воспоминания тянут на лучшие для патронуса, светлейшие, как-будто в подземелье вдруг зажглись сотни факелов одновременно. Света и тепла боятся призраки и тени, выжимаются в склизские стены - прошедший год, которым я буду оборачиваться, будто теплым пледом в будущие стужи. Присвоить себе счастье свободы, когда покупаешь билеты и уезжаешь на праздничные выходные, пьешь на дне, а потом гуляешь по восстановленным древним стенам. Или когда в открытом белом платье сидишь на подоконнике новенького парома, где нечем дышать из-за нагретого весенним солнцем пластика. Или когда перемолотые в песок ракушки застревают меж пальцев, а океан, лазурный теплейший океан окружает тебя со всех сторон и вместе с тобой в этих водах каждый вечер купается солнце. Кожа золотится день ото дня, меняя цвет с малинового, мимо летят строки проказника Буковски, перед глазами Америка, нищая Америка и замершие в стенах старых домов фигуры Кубинцев - Куба будет свободна и я. Признаться, что это только мой страх, мои демоны не давали спать ночами, моя вскипающая злость рвалась разрушить то, что так сильно пугало -зарождающуюся привязанность к чему-то новому, напоминающему ребус из школьной олимпиады по математике. Это уязвимое чувство, что никак не подступиться, не раскусить, не понять, не слиться - как между двумя разными по плотности жидкостями между нами всегда остается граница, я остаюсь своей, всегда своей в первую очередь. А ещё момент, момент, когда все вокруг задремали под рассказы гида о древних обычаях быта, за окном высочайший тростник претворяется морем. И мир сверкает всеми своими гранями, наконец повернувшись ко мне спокойным мудрым лицом Будды - ради этих моментов стоило бороться и идти дальше. Ради громких песен ночью, ради долгожданных объятий после двух с половиной часов «наедине», ради движения калейдоскопа. Ты никогда не угадаешь, во что сложатся осколки в следующий раз, что скрывается под вековым налетом следующего дня. И ты послушно снимаешь слой за слоем, и чем спокойнее ты внутри, тем красивее выходят открытия. Так страшно говорить об этом, об этом писать, как каждое утро ждешь тепла руки, взгляда внимательных глаз и совсем иначе шагаешь в день, зная, какая версия тебя ждёт дома. Не спугнуть, не моргать, не дышать - лишь бы все оставалось на своих местах подольше, а встречи с близкими были почаще и радостными, как сейчас. Лишь бы всегда был повод зайти на чай, чтобы можно было не забывать вещи в гостях. Пусть время остановится и даст ещё немного отдышаться после долгого пути до вершины. Самой долгожданной вершины, но далеко не конечной.

Я рисую плакат карандашом на ватмане, что-то очень красивое и из головы, кажется я никогда не умела так рисовать, ни в школе, ни сейчас. Девочка в фартуке и звонок карандашным наброском, который позже заиграет гуашью. Во дворе на Ставского репетируют первое сентября, кажется, мы выпускники, но я совсем не похожа на себя ту, я ещё помню этого нежного и забитого ребенка, этого обиженного, ранимого и искалеченного человека, которым я была - та, что рисовала плакат была уверена в себе и даже слегка надменна, больше напомнила чем-то даже маму, но все-таки это была я. Каждый был занят своим, пока я рисовала, Б*, К*, С* пели, я была в команде С* чем недовольна даже после пробуждения. Она опять должна была идти впереди в чем-то празднично желтом, а мы идти за ней и создавать «фон». Не люблю танцы. Не люблю быть чьим-то «фоном», если только сама не выбрала себе светило. Дорисовала. Оси, которые лежали на столе не правильные. Старый корпус выглядит совсем не так, а новых почему-то должно быть два. Почему? *** После мастерской, недолгого чаепития у бабушки и получасовых гостей у родителей ехать в сторону скопления огней, отдать желтый коробок. Я устала после работы и всей навалившейся вечерней суеты, ещё должен был приехать Кир - когда я вынесу ему отдавать приблуду для проводов застужу ноги, заболтавшись обо всем. Зеленая матча, странная и очень долгая в приготовлении сырная пицца «быстрого приготовления», спор о том, кто и как видит цвета. Давящая на барабанные перепонки тишина и обрывки разговоров с чужих столов. 3 минуты до закрытия. Скорее бы оказаться дома. *** Вокзал. Мы уже поругались, так что планы порушились, но у меня на руках билеты, которые не хочется потерять просто так. Мне уже снился сон, как-будто я еду куда-то далеко на север, очень долгий сон про поезд и виды в огромные окна из него. Тут я ещё никуда не еду, только вижу, как отрядные раскладывают вещи по карманам, или просто болтают между собой. Стараюсь поговорить со всеми по чуть-чуть, но мне тоскливо, я хочу слушать странные не выдуманные истории, о которых не знает ни один психически здоровый человек, спорить о статусе львов и тигров. Везде своя, но не с ними, им в другую сторону, я куда-то выше по карте, куда-то в сторону северо-запада, но уже без конкретных целей и погонь. Я подхожу к столу и то ли зеленая голова, то ли кто-то не менее дружественный ко мне начинает веселить меня, как приходит плохой-злой и все встает на свои места. Я быстро накидываю лямку рюкзака на плечо, и иду по лестнице к платформе. Если я ничего не перепутала, скоро мой поезд отправляется. Я скучаю. *** В палате зеленые стены, 4 кушетки и два окна. У меня хороший матрас, даже лучше чем мой диван, но высыпаться, когда поднимается температура не получается. Волны мурашек начинаются от локтей и пяток и заканчиваются на затылке, крутятся на груди вихрями. Вдыхать глубоко не получается, отдает в левый бок, но я не понимаю причину этой боли, допускаю мысль о поджелудочной, хоть она в отделении урологии вообще не представляет никакого интереса. Весь организм сошел с ума. От отражения ничего не осталось, мне страшно смотреться в зеркало. Мне кажется, я лукавлю себе и всем, но я не знаю где правда, где отступились в этот раз. За окном кончики голых веток окрашены в бордово-рыжие оттенки, а небо кажется розоватым даже в обед. Скоро будет зима, все покроет снегом и успокоится. Нужно только ещё немножко подождать.

Тревожная масса Нависнув над гладью темной воды видела в глазах силу и отблески стали. Будто все это время что-то закалялось, копилось и зрело во мне,а весь витиеватый путь был формировал новую меня. Она мне нравится. Пряди у лица прямые и свисают вниз, касаются воды, нос все ещё покрыт веснушками, но уже почерневшими, потерявшими летний персиковый отлив, небольшие заломы у губ и под глазами, этот серо-баклажановый цвет у самых уголков глаз и бледность, достаточная, чтобы слиться с лесом любимых панелек, заполонивших центр и ближние окраины. Давно не хожу пешком, но ещё не растеряла этой прыти, не обрела степенность, все ещё «пуля» больше, чем стрела, хотя однажды, я думаю, это тоже свершится, но пока - всего в достатке и хватает всех инструментов, чтобы управляться с собой, осталось в совершенстве ими овладеть. Стало спокойно. К осени готов был план на жизнь, содержавший перечень из мультиков, перечень из кино, который собирала по анонимным чатам, но потом плюнула и решила искать по настроению, была наконец-то взята из добрых рук плойка и дома ждал крепкий седовласый Ведьмак, который на своей памяти ещё никогда не умирал так быстро и столько раз подряд. Выходные - забитые ячейки, даже если выдастся шанс остаться дома одной - в этом так много не убивающей больше свободы и так мало стен, а скорее родства с местом, которое я смогла присвоить. Вкусные ужины для самых близких, видео-кружочки по вечерам обо всем и ни о чем, один созвон с папой и целый вечер себя, подаренный себе. *** Главная героиня воин, но она не хочу сражаться. Не вспомню как вышло, а главное, с кем она борется, но в ее руках тяжелый меч с золотой огранкой (не люблю золото, почему золото?), и в декорациях вымышленного города, где улицы мощенные камни плачут ручейками дождя, она окружена соратниками. Они делают что-то ради великой цели, они странно одеты, главная героиня в чем-то красном (как пожарник! Как смеялись всегда взрослые в детстве, наряжая меня в ненавистный красный), у ее фонарики из ткани на руках, как у лакея, она притворяется кем-то чтобы втереться в доверие, у ее получается. Команда теряет многих из ближнего круга, одного за одним, но не успевает оплакивать, оставляет тела на месте боя или взрывает самодельными бомбами, если удается. В старом заброшенном амфитеатре тихо, а может это был дворик одних из знатных людей былых времен, это была новая точка укрытия. Оставшиеся целыми стараются не кричать, на плечи предводительницы накидывают темно-синюю шаль, борьба вдруг кажется главной героине бессмысленной. Откуда-то сверху доносятся выстрелы, все спешно ищут укрытие, выбирая из десятка закрытых дверей. Открывая одну за одной то натыкались на замурованные стены, пока не нашли дверь похожую на детскую головоломку. Нужно открывать много створок, соблюдая порядок, делать это приходится так долго, что уже трясутся руки от волнения. Спустя десяток створок двери открываются, все оставшиеся бойцы падают в вязкую пустоту, которую совсем скоро сменяет тесное помещение. Кто-то при падении повреждает шею, белые волосы пропитываются кровью. Воздух спирает и веет упадком сил, - Нам нужно двигаться дальше, - говорит мужской голос из-за спины. *** Мы сидим за большим столом, где ещё летом вместе с Ники и Сашей мы обедали как короли. Я купалась в своем состоянии силы, с интересом слушала их истории и опаской поглядывала на содержимое тарелок. Мы смеялись за непринужденным разговором (конечно о любви, а о чем же), на столе стояла маленькая ваза с живыми полевыми цветами. Теперь это место выглядит иначе. За окном темнеет раньше и ваза пуста, я все ещё стою на пьедестале собственных побед над невзгодами, но ножка стула как-будто подпилена, мы заказываем несколько позиций и молча ждём, пока за окном горят фонари, и сквозь сомкнутые пальцы голых ветвей чернеет небо. Скоро наступит ночь. *** На темной деревянной столешнице потрескался лак. Сетка осей из цветных проволок, больше похожих на провода - синяя сетка и белая - новый и старый корпус школы.

Плачь сейчас и потом Если бы дни можно было сминать и бросать в урну, как это делали в школе с вырванными листами дневника, от них было бы больше толка. Где-то в заметках ютятся еще не проросшие буквы, быть может, им никогда не суждено стать текстом. Дома лучше, чем везде, но холодильник пуст, а из окна уже дышит осень, пробираясь по полу холодным воздухом. Трек на фоне: Дельфин- Тишина. *** Мы с папой сидим и смотрим на звездное небо. От кожи парит. Мне не отмыться так просто, как бы упорно из себя это не вытапливала. Кружится голова или, может, само небо? Бесконечное количество самолетов чертит линии на черном, исчезает искрами за облаками. Мне так спокойно сидеть вот так, даже молча чувствовать себя на своем месте. Мы завариваем чай из самовара, по старому телевизору идет МузТВ. Мы говорим о делах или молчим. 85 градусов, аромат «Абхазского» эвкалипта. Папа. *** Самолет садится и из окна виднеются холмы, обросшие высокими пальмами, как в моем детстве, первой поездке в Сухум, в мои четыре года. В аэропорту серьезный голос приветствует нас по русски из приемников, а воздух на выходе из аэропорта влажный и горячий. О, дивный новый мир, а я человек этого мира. Я знаю главные языки - язык эмоций, язык улыбки, язык пива, язык любви. Огромной любви - затмевающей аллергию на комаров, перебивающей химозный запах в столовой, скудную еду, сложную перемену часовых поясов. В этом месте я другая, и, кажется, среди этих пальм и песка, среди выброшенных на берег водорослей я настоящая. Механизмы детского любопытства бросают к людям, бросают в двухэтажные автобусы, на парусник, на бар. В поисках огня, когда свет уже выключен, но время ещё только около девяти, мужчины говорят что-то на своем, но сразу же бросаются помочь, когда слышат мою просьбу. Мы курим и смеемся, мне совсем не страшно в их кругу, даже когда они разглядывают мою футболку, даже когда обнимают чуть крепче, чем я привыкла. *** Я сжимаюсь в точку от холода, лицемерия и вранья. Захлебываюсь во лжи так, как не сумела бы захлебнуться в океане. Соленое море выталкивает наружу все самое поганое, что есть во мне - капризы, злость, метания больного зверя. Себя разбираю на камушки, от них больно так, как давно не было. Возвращение ощущается шероховатым приземлением, когда пилот не сумел совладать с физикой так, чтобы никто не заметил касания покрышек о взлетную полосу. Обезболивающие не помогают, на столе две пачки почечного чая и груда таблеток, от которых нет никакого толка. Нет системы. Нет желания. Перенос на физическую оболочку всегда работает лучше всего. Тошнота. *** Звонки в обед, торги и неудачные продажи. Вырваться, наконец вырваться, начать все заново. Обещать перетерпеть. Обещать, не значит … ничего не значит. *** В кинотеатре прятать замерзшие ступни под подол платья, задирая ноги на кресло. Постоянно мерзнуть ещё до наступления холодов. Картинка цепляет, но звенящая пустота наполнения перебивает весь вкус. «Не мы целевая аудитория». Впрочем, как и всегда, мы не цель, но средство. Лечебная мазь от неуверенности в своих силах, от недостатка нежности, от не высказанных монологов, которых никогда не услышат адресаты. Таблетки от скуки, от чужого непринятия, от однообразия. *** Только люди и только дельфины. *** Обет молчания.

Бойцовский клуб Хочу передразнивать Паланика - быть как кто-то, быть кем-то другим. Зубная боль, скорее похожая на укол обезболивающего, разносит по всей верхней десне тяжесть. «У тебя высокий болевой порог» - говорит мне женщина, выжигающая волосы иглой и током. У боли есть только один минус - она понижает давление и заставляет сознание мутнится. Я хочу попробовать топленный воск, падающий каплями из твоих рук, мне кажется это забавным. Мне нравится читать эти странные книжки потому что я думаю, что никто не чувствует это так же как я. Это ощущение, которое тянулось ещё с «Невидимок» - скачущее повествование, вот ты тут, а вот уже очень далеко и совсем не ты. И «Бойцовский клуб» скорее подтверждение того, как легко учиться у гениев, как кто-то может вообразить мир,происходящий внутри твоей головы. Лежа на бархатном пледе цвета недозрелых абрикосов, под теплым кухонным светом, я говорю: «ты мне нравишься» и еще сама не знаю, что это значит для меня. «– Почему я должна верить тебе? Все случилось так быстро. Я говорю: потому что, мне кажется, что ты мне нравишься. Марла говорит: – Нравишься? И только? Все это звучит невыносимо сентиментально. Не требуй от меня признания в любви, говорю я.» Я говорю: «я очень хочу нравиться тебе» и уже тогда знаю, что ничего из этого не выйдет. Тупиковый путь развития, бесконечная головная боль и репетиции диалогов, которые всегда идут не по плану - целая жизнь внутри моей головы, которую никто у меня не отнимет, но которая никогда не станет реальностью. Нравиться кому-то так же, как ты нравишься мне под этим теплым светом пяти кухонных ламп в застывшем мгновении. Мы шутим про то, как много разных «их» внутри одной «она», а потом я читаю от этом книжки в долгих перелетах, ютясь на тесных креслах огромной железно-пластиковой птицы. Мне повезло, у моего (не моего) сидения сломана ручка, я легко завладеваю пространством вокруг, вытягиваю ноги в проход и готовлюсь брать деньги за то, чтобы многочисленные толпы людей с затекшими конечностями перестали ходить мимо меня и досаждать стюардессам. Я давно не погружалась в литературу столь упоительно, не читала книги за два дня, не чувствовала родства, будто кто-то похожий на отца или Бога прижимает твою голову к своей груди и дает наконец-то поплакать, обещая, что все будет хорошо. Я плачу, но не верю ему. Не верю никому, себе особенно. Что-то слабое выбиралось на поверхность, захватывало пятно и надевало мою одежду, смеялось и дуло губы, даже когда мне очень хотелось просто спрятаться ото всего этого, но никак не могла уйти от призрака тебя, сидящего с кружкой чая на кухне, от голоса в трубке, говорящего мне «конечно», когда я спрашивала «ты ещё приедешь?». Я сидела за рулем маленькой белой машинки и ехала в сумерках от огней центра города мимо огромного глобуса - ты был моим миром тогда. Ты мне нравился. Мне хотелось уткнуться носом в плечо или держаться за руки. «Все, кого ты любил, или бросят тебя, или умрут. Все, что ты создал, будет забыто.»

Мазохизм начинается там, где холодная ночь переходит в холодное серое утро, а до будильника почти три часа. Уже не уснуть, сильно колотит, но нельзя проигрывать эту войну, нельзя быть слабым - не время. В горле горят пожары невысказанных слов, но каждое произнесенное отзывается легкой болью. Но ведь гораздо больнее молчать, правда? Выбираешь громкие песни, чтобы не уснуть на повороте на трассу, самый длинный светофор - можно выучить всю историю человечества, состариться и воскреснуть, пока диоды меняют положение на черном круге. В дне много дел, все дела плевые, глупые, ведь все важное осталось где-то там, на берегах самой странной, пожалуй, моей связи. Все гениальное затерялось меж подушек дивана находящегося по адресу «Ставского,9», где можно было обличать идеи во что-то материальное. Все светлое осталось где-то в районе года '17 или ютится на балконе этажа сдержанных обещаний, где пахало жареным хлебом и солью - самой вкусной едой из всех возможных. Самое темное никак не исчерпает себя, подглядывает за мной темными глазами квартиры на Гоголя, манит подворотнями со странными пьяными телами - я не сдаюсь ему, не сегодня. Так и выходит, что дела остались только пустые, похожие на овсянку, когда больше ничего не лезет в рот, если больше недели ешь воду и старательно разворачиваешь обертку очередного леденца черного холса. Детокс общения, детокс работы, детокс по всем - умеренность! Не об этом. Видеть человека целиком, в полный рост, каждую мелкую деталь цеплять как гениальную задумку Вселенной. Цеплять фразы, будто крестражи со стройки, чтобы потом носить с собой оберегами. Разные. До безобразия разные, даже если солнце упало коварным лучом и исказило профиль, пародируя - нет. Впервые научилась замечать это снова и чувствовать жизнь через любовь к другому весной '23, когда приехал и разворошил замок Тени. Со всеми бесконечными спорами и упреками стал первым, кто вдруг никого не напоминал. Всегда стремилась к таким - гранитным глыбам, стоящим особняком ото всех многочисленных картонных копий. Глыбы холодные и любят свое одиночество, о них просто сломать череп, но от этого они не становятся менее завораживающими. Не спрятать в карман, не повесить на шею талисманом, никогда не обладать - сладкая нега. Чем больше проходило времени, тем больше их становилось. Поющих у костра одну песню, но разными голосами, затевающими веселье, но разными способами. Каждый день совершать открытия новых граней моих старых любимых людей. Ты ранишься о мои грубости, забывая, как впервые смеялась с моего «пиздабол» брошенного в адрес стрелявшего сигареты. Я все та же - все так же сильно люблю тебя, ненавижу, когда врут, говорю без разрешения, не дожидаясь внимания аудитории. Говорю рвано и, может, кому-то обидно, но я не кидаю камни в озеро, а лишь летучей мышью ловлю тонкое эхо, чтобы ориентироваться в жизни чуть лучше, чем в темноте. Мои способы жить, мои принципы, ошибки, трагедии - лишь моя забота, игра в рамках одной головы. Я не поменялась, все так же смеюсь над нашими шутками, с интересом слушаю каждое голосовое, обожаю знать, как прошли занятия, и о чем ты мечтаешь. Как на штыки бросаешься грудью на темы, которые точно ранят, которые заставят злиться. Во мне нет ответной злости, но занозой застревает непонимание ребенка - это же я, ты что, не узнаешь меня? Наблюдая за этим с краю думаю, как сама бросаюсь на амбразуру чужого безразличия ахилесовыми пятками, чтобы посильнее помаяться, покорчиться в чем-то подобном былым болям. Но нет никого столь же близкого, чтобы выбивало насквозь, чтобы вылось, чтобы хотелось мерить этажи секундами, чтобы крови хватило на все, о чем должно быть написано. Как сама ищу боль, лежа на кушетках или проливая на ноги кипяток. Учителя и бесконечные уроки. Ценить несмотря на эту растерянность в моменте, несмотря на эту предоставленную мной же в пользование уязвимость. Переставать путать боль с другими равными по глубине чувствами. Быть собой, даже если однажды это превратит тебя в камень. Ведь даже тогда кто-то сможет увидеть в такой форме нечто удивительное по красоте и силе.

Даже когда сама я ослепну окончательно, упорно глядя в себя.

3-7-5-°-C Злюсь. Ощущения в теле болезненные и желеобразные, что-то, что только что принесли с балкона прямо на стол к гостям, с толстой коркой застывшего белого жира. За окном как-будто гребанный мороз, пусть и температура опустилась всего на пару градусов. Писать по твоей просьбе и то, что прикажешь. Я притворюсь кем нужно, буду думать, как тебе нравится, чтобы после девяти рабочих дней подряд был повод не думать о том, насколько скудна в самом деле наша жизнь. Латать дыры подкастами, делать вид, что совсем не больно и не обидно, не хочется ехать сто двадцать и пытаться перекричать ветер из открытых окон. Преддверие дорогие всегда невыносимая мука - ты уже в двух мирах сразу, ты уже живешь двумя жизнями не по своей воле, и ни одна тебе не нравится полностью. Ртуть закипает на градуснике, пока со ступней слетают сандалии, остаются в при входе в чужом родном доме. Прячься, прячься, вот она идет - осень, дождями по неуспевающему греться асфальту, больше не лежать прямо на нем после долгого лживого дня, больше не есть облака ваты, а укрываться под ними и спать, спать. Злюсь, не хочу открывать двери, садиться напротив, смотреть и ничего не видеть. Ослепнуть как от кислоты в глаза, будто кто-то сторожил за углом, будто кому-то было дело до моих бед и несчастий. Роботы расфасованы по коробкам, не подходят детали, как не крути в руках, ничего не работает, трещит и рушится. Злюсь, потому что устала, голова требует тишины, но в ней по прежнему вопли, пока кто-то рассказывает мне фоном самые смешные анекдоты. Пока кто-то говорит мне о Париже, пока кто-то говорит о свете запечатанном на холстах маслом. Пока кто-то покупает билеты, пока кто-то летит на Камчатку, пока кто-то признается в любви, пока кто-то сходит с ума в оглушительной тишине двух, трех, а может десятка тысяч комнат. Мне нельзя одной. Будто вынесенный на середину комнаты Кальцифер, которого обступают звезды демонов, водят свои хороводы - дни, часы - привет - до свидания. Алиса рассказывает истории, я задаю ей вопросы, как живой, и она замолкает. Злюсь. Протянуть до девяти, может, хватит сил, наберешь, и мы пустим это в иное русло. Ты скажешь, кого выбрать, кого пустить к рулю и хотя бы на час ум займется обработкой иной реальности, которая есть внутри, которой никогда не будет снаружи. Злюсь от бессилия и бездействия. Никогда не о чем не просить - завещаю.

Свобода и ограничения. У распахнутого окна не чувствуется воздуха, тепло выедает весь кислород, голова ужасно кружится и переодически темнеет в глазах. Нужно прилечь, поспать хотя бы пол часа, чтобы восстановить баланс. Засыпая под сладкий родной голос, все равно отчего-то быть очень разбитой, мне мало тех часов грез, что я с боем вырвала у Морфея. Я хвалюсь своими успехами. На самом деле успехов мало, все они скудные и простые, искра во мне бледнеет, оставляя на своем месте уголек рутины. Возьмешь в руки и весь день будешь оттирать ладони и щеки от копоти разговоров о письмах, которые валятся, как из камина, их забрасывают несмышленые совы и назначенные важными люди. Я говорю о том, что уже больше месяца держусь, что это вряд ли дается мне легко, ломать чудесную привычку и повод для встреч, для вечерних променадов, для лигитимного скрининга случайных прохожих - «сигаретки не найдется?». В глазах мастодонтов зависимостей и борьбы с ними это кажется сущей глупостью. Наличие срока, наличие неискоренимого желания не терять и этот кусок пирога людского взаимодействия. Аскетизм - я отдам тебе глаз, чтобы испить из источника мудрости, вернуться к себе свободной. Отношение к ограничениям во многом характеризуют людей, забавно наблюдать разницу между подходами, неумело формировать свой, цепляясь то за кривые ухмылки, то одобряющие кивки голов. Теория состоит в том, что чем сильнее и дольше ты держишь «пост», тем сильнее он держит тебя. Бездна всегда рядом, при каждом прикосновении ты чувствуешь, как преодолеваешь девятый вал, восхваляешь себя за усилие быть чистым (подойдет любая другая зависимость). Самый простой способ стать героем в собственных глазах - убедить себя, что это усилие дается тебе с трудом. Нет, мне не так сложно, как могло бы быть, но эпизоды, завязанные на зависимости, наполнявшие мою жизнь, тянут на предыдущий ярус спирали. Я спускаюсь по Московской после двух бокалов шампанского, все еще душно, розовая карамель восьми часов перекатывается на языке и становится густыми сумерками. Ты сидишь с полотенцем на голове, зажигаешь свечи и до ужаса веселишь меня трактовками случайных картинок, выпавших из рук. И каждое слово хочется считать правдой, во все жутко хочется верить, даже в полную чепуху. Такая замена десяти тысячам шагов с дымом устраивает меня более чем. Голова ещё ужасно кружится, я никак не могу заземлиться. Плывут стены, может, плавятся от этого лета, такого тягучего, как самая отвратительная турецкая жвачка, оставленная почти с годовым запасом в верхнем шкафу кухни. Нет, я не гонюсь за геройским званием, меня не поражают врученные чужими медали. И не дам держать себя в заложниках - этому чувству всепоглощающего превосходства над людьми, которые хотели плевать на свое положение в рейтингах, просто живут в свое удовольствие, передают одну на троих, жадно поглощая нечто общее, образовавшееся после шипения газа и щелчка зубчатого колесика под подушкой большого пальца. Быть свободным не значит быть хорошим, но гораздо ближе к понятию «счастливым». Разрешать себе все, что не имеет над тобой власти, скользить по дню, как подтаявший кубик льда по загорелой коже. Держать при себе кольцо абсолютной власти, чтобы не допустить посягательства на самое ценное, сакральное. Libertas maxime.

Теория белого пальто Опускаю голову в чашу раскрытых ладоней. Необходимым условием для борьбы становится сомкнуть налитые суетой дня веки, надавить на свинцовые виски. Отзвуки смеха вдали - он всегда разный, говорящий даже больше, чем долгие разговоры по ночам - смех от боли или радости, о тоске и надежде. Пока ты один, все кажется очень простым, шар под ногами не сопротивляется давлению, ты с легкостью находишь баланс, третий лишний в этой хрупкой системе. Когда рискуешь вытянуть руку, по ней обязательно ударят, не со зла, скорее по привычке, но ты - такой нежный и уязвимый ты, обязательно с грохотом рухнешь и будешь собирать себя весь вечер из теплого чая и случайных прикосновений. Мы не сходимся. В глазах других, всегда отражается правда о нас, их собственная и недоступная нам правда. Черные вороны кружат в поисках алмазов детских глаз, пока мы устраиваем перестрелки - мерзкая ребятня, накинувшая мантию взрослых. Театр теней, абсурдность декораций. Никакой монетой не купить доверия, но обретая превращаешь в заточенные ножички - «И если мне будет больно, Тебе будет больно вдвойне.» Ведь я тоже могу быть черной, марать твое кипельнобелое пальто сажей ещё недотлевшей обиды и злобы. Не являющаяся оправданием, но самая честная суть - я говорю тебе правду которую вижу. Которую живу изо дня в день,тяну королевским шлейфом по омертвевшим улицам перед рассветом. Ты снова забыл, что магия всегда оставляет следы, особенно темная. Хранить свой образ чистым и никому не дать повод для сомнения, отвоевывать превосходство у обиженного и напуганного ребенка, только потому что сложно представить, что даже таким - слабым и ошибающимся остаешься лучше многих, а если не лучше, то обязательно ближе и роднее. Гонка за право первенства отменяется, но победитель дерется сам с собой на финише, никого не впуская в бойцовкий клуб своей головы. Прижимая ледяные пальцы к пульсирующей голове я шепчу: «Пусть никогда не взорвется от переизбытка борьбы и злости на себя и всех». С усилием распахиваются веки, свет оглушает и почти валит с ног. Разглядывая все оставленные черные следы, синяки и порезы поражаюсь красоте жизни. Провозглашаю, что даже если я буду самым гадким ребенком на свете, ни за какие сокровища в мире, даже за что тысяч миллионов не соглашусь расстаться с тобой. Ведь ты так дорого стоишь. Ты же и сам это знаешь.

Home Мы любим других людей отчасти потому, что нам нравимся мы сами в их компании. Кого-то можно кусать в плечо и с озорством оставлять следы от ногтей, выражая нежность первобытными порывами. С кем-то можно обсуждать какой алкаш Буковски и феномен его творчества. Кто-то терпит все твои «серии», происходящие непрерывным потоком, твои слезы, твои бесплотные понты, твои загоны, твои неудобные туфли и три штрафа за превышение в один день - ты можешь расслабиться и быть просто человеком-косяком, это ок. Кто-то вечное напоминание о том, как быстро все проходит, даже самое сильное, но обязательно остается вечерами в Ахунах, когда тебя согревает мысль о том, что никакая близость не бывает бесследной. Кто-то пьёт тебя, как дорогое красное сухое вино, от которого у меня зверски болит на утро голова, но этот кто-то наслаждается каждым глотком тебя, твоего восторга обращенного в адрес «». Мнит себя ценителем, хотя хлещет все и без разбора (ничего не проходит бесследно, помните?). Кто-то балует твою внутреннюю капризную часть, позволяя вести себя как ребенку, наслаждаясь ролью «над». В каждой из этих ролей, а так же в сотнях других - люди прекрасны. И ты, находясь с рядом имеешь уникальную возможность прожить эти сотни разных жизней. Закрывая дверь за одними, находишь свое место среди сосен, а потом становишься снова другой собой - хамелеон, обакэ, безликий. И каждой из частей требуется своя обитель, свой дом. Для какой из частей тебя дом - это я?