Меняя людей, меняя себя

Коллекция поцелуев начиналась с случайного кадра в дождливом Екатеринбурге. Олег снимал отчетный материал у цеха, Лида писала текст в служебной «Газели». Холод пронизывал до костей. Когда она протянула ему термос с чаем, их пальцы коснулись, и вдруг стало тихо, как будто стих мотор всего мира. Он, не думая, поцеловал ее в мокрый от дождя висок. А она, смеясь и плача одновременно, достала телефон: «Давай сфотографируем, а то потом не поверим, что это было». Так и поехали. Два осколка разбитых жизней...

Каждый декабрь, когда витрины начинали мигать мишурой, а в воздухе появлялся холодный сладковатый запах мандаринов, Маша чувствовала не радость, а тихую, привычную грусть. Как будто кто-то напоминал ей о чем-то потерянном навсегда. А терять она начала в тринадцать. До этого был мир, сотканный из чуда. Каждый год 28 декабря они с родителями приезжали в деревню к бабушке и дедушке. Не было ничего важнее этого момента — когда старенький «Запорожец» сворачивал с асфальта на ухабистую дорогу, ведущую к их дому на окраине леса...

Она всегда была «странной». В семье её звали «не от мира сего». В детстве, когда все лепили аккуратных снеговиков из трёх шаров, она строила ледяные замки с причудливыми башенками, которые таяли через два дня. Её первый муж, солидный адвокат, вздыхал, когда накануне Нового года она вместо того, чтобы гладить скатерть для гостей, вырезала из старой бумаги ажурные звёзды. «Зачем? Купим красивые китайские гирлянды, всё будет как у людей», — говорил он. А она смотрела на летящие с ножниц бумажные хлопья и чувствовала щемящую тоску...

История началась в мае, когда цветущая сирень опьяняла воздух. Марина встретила его в маленьком кафе, куда зашла переждать дождь. Он сидел с ноутбуком, а на экране застыла фотография девочки-подростка с озорной улыбкой. «Моя дочка», — сказал он, заметив её взгляд. Его глаза были цвета промокшего неба — серые, усталые, но с искоркой, которая тлела где-то глубоко. Его звали Артём. Он был женат двадцать лет. И он медленно, день за днём, угасал в браке, который давно превратился в формальность, в тихую, вежливую пустыню...

Иногда кажется, что жизнь — это бесконечный список. Список дел, целей, правил и «должен». Мы встаем утром и уже слышим этот тихий, навязчивый гул долженствования: должен быть продуктивным, должен быть сильным, должен соответствовать. Мы выстраиваем себя, как проект: подтянуть, добиться, приобрести. Мы превращаем людей вокруг в функциональные единицы: партнер должен быть таким, друг — таким, дети — вот такими идеальными продолжениями наших амбиций. Мы рисуем в воображении квадраты и втискиваем в них живых, дышащих, неправильных людей...

Жизнь Андрея была похожа на серый, пыльный бетон. День за днем он возводил стены таких же безликих зданий, где его «хочу» или «не хочу» не имели никакого веса. Он был винтиком, и винтиком, казалось, никому не нужным. Дом, когда-то бывший крепостью, теперь напоминал поле боя, где каждое неверно сказанное слово, каждая не так потраченная тысяча, каждая невынесенная вовремя мусорка — были поводом для новой, тихой и холодной, а то и громкой и яростной атаки. Он отступал, молчал, замыкался в себе, и в его душе, как в недостроенном подвале, поселилась сырая, безысходная пустота...

Ее мир был выстроен по линейке: честность, порядочность, четкие границы. И главное правило — не вторгаться на чужую территорию. Сергей был самой запретной территорией из всех возможных. Его смех, его ум, его взгляд, от которого по коже бежали мурашки, — все это принадлежало другой женщине. Днем она была его другом, коллегой, приятелем. Ночью — пленницей своих мыслей, где он был единственным властелином. Она запрещала себе даже мечтать. Это казалось предательством по отношению к самой себе, к своим принципам...

Она научилась жить в тишине. Не в той, что снаружи — за окном всегда шумел город, — а в той, что у нее внутри. Это была тишина строгого самоконтроля, где каждую мысль о нем она ловила, как преступник на месте преступления, и запирала в самом дальнем уголке сознания. Его звали Артем. Он был ее другом. Коллегой. Умные глаза, спокойный голос, улыбка, от которой становилось тепло и больно одновременно. И жена. Всегда — жена. Днем она была образцовой приятельницей. Они обсуждали работу, смеялись над шутками, пили кофе в одной столовой...

Конечно, вот история, написанная от его лица. Меня зовут Артём. Всю свою жизнь я бежал. Бежал по жёсткому, накатанному треку под названием «успех». Мне с юности вбивали в голову: чтобы достойная женщина обратила на тебя взгляд, нужно быть на коне. Не просто уверенным в себе, а облечённым в броню из денег, статуса и достижений. Я верил в это. Собирал себя по частям, как конструктор для чужого счастья. Я пахал как одержимый, поднимался по карьерной лестнице, пока не стирал пальцы в кровь. Я покупал...

Он сидел на кухне в тишине новой, чужой еще квартиры и слушал, как тикают часы. Они отсчитывали секунды его старой жизни, которая рассыпалась, как песочный замок. Подписывая бумаги о разводе, он думал, что вздохнет полной грудью. Ведь дышать в браке с Лерой становилось все труднее с каждым годом. Их брак был похож на красивую, но тесную клетку. Он — преуспевающий строитель, сильный, надежный. А для Леры — просто функция. Муж. Добытчик. Нянька. Тот, кто выполняет желания. «Саша, нужно то… Саша, сделай это…» Он давно перестал быть для нее человеком со своими «хочу» и «мне больно»...

Они встретились, когда у обоих за плечами остались не руины, а выжженная земля. Не драмы с громкими хлопками дверьми, а тихое, медленное угасание под грузом взаимных претензий, испепеляющей критики и тщетных попыток переделать друг друга. Они уже не верили, что бывает иначе. Что можно дышать полной грудью, а не полвдоха, оглядываясь на реакцию другого. Что можно молчать вместе, и это молчание будет мирным, а не напряженным, полным невысказанных упреков. Их первый разговор был похож на осторожное поглаживание по шрамам...

Он складывал её мир, как мозаику, из тысяч мелких дел. Чашка кофе, поданная именно в семь утра, ещё тёплая, но не обжигающая. Починённый каблук на любимых туфлях. Молчаливое выслушивание трудного дня, когда её проблемы были монологом, а его участие — немой сценой. Он был тихим фоном, на котором ярко рисовалась её жизнь. Он думал, что так и проявляется любовь — в растворении ради другого. Но постепенно фон стал восприниматься как данность. Как пол под ногами, о который вытирают ноги, не глядя. Его «здравствуй» тонуло в тишине пустой прихожей...